The New York Times, США. Тихие американцы, стоящие за конфликтом с Россией

The New York Times, США. Тихие американцы, стоящие за конфликтом с Россией

Молодые люди в национальных флагах США и России

И наконец, есть самое молодое поколение — те, кому не исполнилось еще и 40. На данный момент они являются наиболее редким видом. «После 11-го сентября амбициозному молодому дипломату надо было ехать в Афганистан или Ирак в составе какой-нибудь группы по восстановлению, — говорит Эндрю Вайс, бывший сотрудник Совета национальной безопасности при Клинтоне, а ныне глава российской программы в Фонде Карнеги за международный мир. — Нужно было учить арабский. Если были амбиции, то в украинское посольство лучше было не ехать».

Как и в других внешнеполитических секторах, специалисты по России классифицируются с точки зрения скорее внешнеполитической философии, нежели партийной принадлежности: они либо «реалисты», либо «интернационалисты». Реалисты, как правило, проявляют осторожность в отношении обязательств Америки перед другими странами и уважение к государственному суверенитету; интернационалисты в большинстве своем склонны к таким универсальным идеалам, как демократия и права человека. Но разделяет эти две категории множество факторов, в том числе и то, что и тем, и другим вышеупомянутая градация не нравится, поскольку в случае с реалистами их название говорит об отсутствии у них каких-либо ценностей, а в случае с интернационалистами — об отсутствии здравого смысла. В итоге преобладает обширное интернационалистское ядро, состоящее из умеренно консервативных республиканцев и демократов-интервенционистов, а также незначительного количества жестких реалистов справа и мягких реалистов («неореалистов») слева. И между всеми этими людьми существует прямо-таки пропасть различий.

Стивен Сестанович, давний эксперт по России и ветеран администраций Рейгана и Клинтона, говорит о существовании двух видов себе подобных: пришедшие в эту область через политологию и через литературу. Последние, как он предполагает, иногда позволяют эмоциям брать верх, а первые, в том числе и он сам, более невозмутимы и собраны. Фрид, послуживший в каждой администрации начиная с Картера и заканчивая Обамой, также говорит о двух видах специалистов по делам России, но разделяет их по другому принципу: те, кто, как и он, «рассматривает Россию в контексте, в свете внешних стандартов и последствий» (склонны проявлять бóльшую жесткость по отношению к России) и те, «воспринимает Россию на ее собственных условиях, как привлекательную и чудесную, но романтизированную страну» (склонны относиться к России благосклонно).

Есть и такие, как Майкл Кофман, молодой киевлянин и сотрудник Центра военно-морского анализа в Арлингтоне, штат Вирджиния, которые говорят, что подобная градация неверна. «Есть вежливые миссионеры, которые стучатся в дверь и говорят: „Привет, вы слышали благую весь о демократии, свободе и либерализме?" И есть крестоносцы, которые пытаются собрать языческие восточноевропейские земли под сенью демократии и свободы. Но по сути это одни и те же люди, две стороны одной медали».

Специалистов по России может быть два, шесть или бесконечное множество видов, но вот в чем загвоздка: после всех тех прослуживших в американском правительстве экспертов отношения США с Россией остались на том же уровне, что и всегда: плохими.

В СССР холодная война закончилась эффектно: появились новые страны, призракам прошлого оказывалось сопротивление, на Пушкинской площади Москвы открылся Макдональдс. Да и в Соединенных Штатах жила надежда. Бывший эксперт по делам России Фрэнсис Фукуяма, служивший в то время заместителем директора службы планирования Госдепартамента, даже написал эссе, в котором задавался вопросом, не вступаем ли мы в новую постисторическую эпоху, когда решение глобальных вопросов об организации общества осталось позади, и все живут в стабильном, хоть и скучном, мире.

Первым высококлассным экспертом по России эпохи после холодной войны был человек по имени Нельсон Стробридж Тэлботт-третий, или Строуб. Наследник процветающей семьи из Огайо (его дед, первый Нельсон Стробридж Тэлботт, в 1914 году был капитаном футбольной команды Йельского университета), Тэлботт поступил в Йель, где изучал русскую литературу и получил стипендию Родса на обучение в Оксфорде. Там он жил в одной комнате с неуклюжим, но общительным выпускником Джорджтаунского университета по имени Билл Клинтон. Тэлботт продолжал интересоваться Россией: писал магистерскую диссертацию по Маяковскому, переводил мемуары Никиты Хрущева, а затем стал иностранным корреспондентом — а позже и обозревателем — журнала «Тайм». Он был первым журналистом, который нашел Иосифа Бродского после ссылки на Запад в 1972 году и взял у него интервью. «Похоже, нам повезло, — отмечал Бродский в своем дневнике. — Он читал меня». Фундаментальное мнение Тэлботта об СССР состояло в том, что с ним можно было договориться; на страницах «Тайм» он регулярно восхвалял достоинства контроля над вооружениями и сдерживания, чем заслужил презрение со стороны более ярых сторонников холодной войны. Когда Клинтона избрали президентом, Тэлботт стал давать бывшему соседу по комнате советы в отношении того, что сам Клинтон считал наиболее насущной внешнеполитической проблемой — превращения России в дружественную Америке демократическую державу на восточном краю Европы.

Однако все сложилось иначе, и большинство причин уходят корнями во внутреннюю политику России. Но в некотором смысле вина лежит и на США. Экономические советы, звучавшие от гуру так называемого Вашингтонского консенсуса, ослабили и без того уязвимое российское государство. Снизились средний уровень и продолжительность жизни российских граждан. Именно Тэлботт высказал одну из наиболее критических оценок доктрины, известной как «шоковая терапия»: по его словам, россиянам нужно было «поменьше шока и побольше терапии». Данное замечание породило один из самых неспокойных эпизодов его политической карьеры.

Ельцин и Клинтон открывают выставку

Но он не дрогнул. За время его пребывания в должности Соединенные Штаты совершили один из важнейших внешнеполитических выборов с 1991 года: решение о расширении НАТО на восток, сначала на территории бывших стран Варшавского договора, а затем и бывших республик самого Советского Союза. Поначалу Тэлботт был против. С одной стороны, восточноевропейские страны, некоторые из которых возглавили бывшие диссиденты, жаждали вступить в военный альянс; с другой стороны, русские предупредили Тэлботта — «с безмятежной улыбкой», как он вспоминал позже, — о том, что НАТО была для них не более чем «словом из четырех букв». Если холодная война действительно закончилась, как говорили американцы, зачем расширять военный альянс, созданный специально для сдерживания Советского Союза? Но несмотря на любовь Тэлботта к России, преимущества защиты завоеваний Запада были налицо. «Если власти страны имеют любую, кроме следующей, точку зрения, — сказал мне Тэлботт прошлым летом, — то властями им оставаться недолго. А точка зрения такова: ради наших интересов мы будем делать все возможное». Но вопрос НАТО, как он признался, был не так уж прост. «Быть может, нам следовало быть дальновиднее и мудрее в отношении собственных интересов, и это заставило бы нас не действовать ради, как считало много людей, наших текущих интересов?»

Во время дебатов 1993 и 1994 годов бóльшая часть Госдепартамента и Пентагона придерживались анти-экспансионистской точки зрения, утверждая, что расширение повлечет конфронтацию с Россией в трудный для нее посткоммунистический период и что Североатлантический альянс достаточно громоздок и без членства в нем трех молодых восточноевропейских демократий (не говоря уже о Румынии). Однако данную точку зрения разделяли не все. Небольшая рабочая группа в составе стратегического исследовательского центра РЭНД подготовила доклад, в котором утверждалось, что расширение НАТО является ключом к будущему Восточной Европы. «Мы поговорили с поляками, и они сказали: „Если вы не пустите нас в НАТО, мы применим ядерное оружие. Мы не доверяем русским", — поведал мне один из авторов доклада, бывший офицер ВВС и стратег Пентагона по имени Ричард Куглер. — Затем мы поговорили с немцами. Они сказали: „Линия соприкосновения с русскими проходит теперь через Варшаву. Если вы ее не защитите, мы сделаем это сами". Тут же возник образ столкновения вооруженной ядерным оружием и поддерживаемой немецкими войсками Польши с Россией — вряд ли это кого-то устраивало!» В некоторых кругах доклад был осмеян и отвергнут — некий чиновник Госдепартамента якобы даже выбросил его в корзину для бумаг прямо перед одним из авторов, — но Фрид, служивший тогда в СНБ, воспользовался им для лоббирования внутри администрации более здравого подхода к расширению. Тэлботт поначалу противился этому, но вскоре они с Клинтоном согласились.

Фактически решение по НАТО было готово к началу 1994 года, но для вступления в альянс первым членам потребовалось бы несколько лет, и в это время отношения между Россией и США продолжали стабильно ухудшаться: Россия была возмущена бомбардировкой силами НАТО позиций боснийских сербов в 1995 году, требованиями американцев прекратить продажи ядерных технологий Ирану, а особенно — бомбардировкой Белграда в 1999 году, всего через несколько недель после того, как Чешская республика, Венгрия и Польша окончательно вступили в альянс. Этот конфликт мог перерасти в нечто большее, когда российские войска захватили аэропорт Приштины в Косово. Если бы британский офицер по имени Джеймс Блант не отказался действовать по приказу генерала Уэсли Кларка касаемо зачистки аэропорта, последствия могли бы оказаться куда ужаснее. Позже Блант приобрел известность в качестве рок-музыканта с хитом «You're Beautiful», а российско-американские отношения оставались по-прежнему неустойчивы.

«Мы так радовались распространению демократии и краху коммунизма, — говорит Ольга Оликер, директор Российской и евразийской программы Центра стратегических и международных исследований (CSIS) в Вашингтоне. — Все эти страны говорили: „Пожалуйста, возьмите нас в НАТО и дайте оружие для защиты от русских". А мы говорили: „Да, пожалуйста, присоединяйтесь к нам". Но русские восприняли это как знак того, что мы по-прежнему им противостоим. Вернуться назад было трудно. С этого момента мы пытались убедить их в том, что не собираемся наносить им какой-либо вред, но они в это не верят».

В случае с центристской, демократической администрацией Клинтона, можно прдположить, что она не перестала бы разрываться между жесткими интернационалистами вроде Фрида и мягкими интернационалистами вроде Тэлботта. А что насчет администрации Джорджа Буша-младшего, в которую входили люди, называвшие себя реалистами? Ничего не изменилось. Главным экспертом по России при Буше был Томас Грэм, тихий, напористый и грамотный экс-чиновник Госдепартамента, которого один из коллег назвал «умнейшим спецом по России, когда-либо воспитанным нашими внешнеполитическими ведомствами». Грэм был известен своей игловатой независимостью. В 1990-х, будучи политическим деятелем посольства США в Москве, он был настолько разочарован подходом Белого дома к России, что публично отказался от него, написав заметку в одной из российских газет под собственным именем. Но отношения испортились еще больше. Несмотря на возражения России, Соединенные Штаты вторглись в Ирак; открыто поддержали народные восстания в Грузии и на Украине; а также оказали моральную и материальную поддержку чрезмерно антироссийской администрации Михаила Саакашвили, который, в свою очередь, направил войска для миссии НАТО в Афганистане и коалиции в Ираке.

Здесь ключевую роль сыграли внешние для России факторы: атаки 11-го сентября переориентировали американскую внешнюю политику на борьбу с терроризмом. «Мы пережили длительный период ослабления внимания из-за войны с терроризмом, — говорит Вайс. — Это был долгий период, и люди били кулаками столу с возгласами: «Господин президент! Господин президент! Бросьте охоту за приспешниками бен Ладена! Нам нужно с вами поговорить, Владимир Путин злится на то-то и то-то!»

Обломки рухнувшей башни Всемирного торгового центра в Нью-Йорке. 11 сентября 2001 года

Но то была не просто борьба с терроризмом. Распад Советского Союза и слабость России изменили весь процесс принятия решений в Америке. Когда я спросил Грэма о спаде в отношениях, он произнес монолог о бюрократии.

«Структура СНБ, — начал он, — как и структура Государственного департамента, основана на ряде региональных и функциональных бюро. Вопрос всегда был один: кого считать лидером?» В советское время, когда вся внешняя политика США была ориентирована на противодействие советской угрозе, эксперты по делам России часто брали инициативу на себя. В отличие от постсоветской эпохи, когда данная проблема становилась все менее значимой. «Уникальность России заключалась в ее существенной, но при этом не главенствующей роли практически во всех основных аспектах деятельности правительства США. Возьмем, к примеру, ПРО: Россия очевидно является важным игроком, но руководит этим процессом тот, кто отвечает не за политику страны, а за политику нераспространения. На мировых энергетических рынках Россия также играет значительную роль, но важнейшим игроком при этом не является. Саудиты и ОПЕК важнее».

То же самое касается самостоятельных государств бывшего СССР, которые перешли в компетенцию различных региональных бюро Госдепартамента и СНБ. Наиболее разрушительным для американо-российских отношений во времена службы Грэма в СНБ эпизодом была американская поддержка оранжевой революции на Украине в конце 2004 года-начале 2005 года. Грэм утверждал, что русские считают «цветные революции» результатом американской политики и опасаются, что смена режима придет и в Россию. Но, как говорили Грэму, «мы только лишь продвигаем демократию».

— Вы же специалист по России, — сказал я.

— Но проблема Украины — украинская, а не российская, — сказал он. — А ими занимается бюро по европейским делам.

Во время оранжевой революции европейским бюро в СНБ руководил Фрид.

«Мой главный вклад, — подытожил Грэм, — заключался в предотвращении дальнейшего ухудшения положения вещей».

Грэм покинул правительство в 2007 году. Фрид, его некогда заклятый враг, стал помощником госсекретаря по вопросам Европы и Евразии и продолжил оказывать открытую поддержку западноевропейским правительствам в бывших советских республиках, в том числе Грузии. Нуланд занимала пост представителя США в НАТО. В апреле 2008 года на саммите в Бухаресте альянс, несмотря на возражения России, объявил, что намерен в итоге принять с свой состав Грузию и Украину. Четыре месяца спустя ухудшение обстановки в Южной Осетии спровоцировало нападение Саакашвили на отколовшийся регион. Но вмешавшиеся российские войска сокрушили грузинскую армию менее чем за неделю.

Грузинское фиаско — когда Россия нанесла поражение американскому союзнику, а США нечем было на это ответить — ознаменовало очередное ухудшение отношений двух стран, но и на этом дело на закончилось.

Следующий президент, Барак Обама, принадлежал к тому редкому виду американских политиков, которые верят в то, что от ошибок не застрахована даже американская власть. Он выступал против войны в Ираке и честно говорил о преступлениях американской империи. Но мысленно он находился в смятении. Будучи реалистом в большинстве своих внешнеполитических предпочтений, Обама выбрал в качестве главного эксперта по делам России профессора Стэндфордского университета по имени Майкл Макфол.

Макфол много лет ездил в Россию и писал о ней. Он был русофилом, сторонником более тесных отношений сотрудничества и критиком односторонности администрации Буша: по этим параметрам он прекрасно подходил Обаме. Но при этом он также был заядлым интернационалистом и сторонником демократии, и в одном своем широко распространенном эссе 2005 года говорил о семи «факторах успеха», необходимых для цветной революции, подразумевая необходимость и желательность таковых. В 2008 году Макфол предложил совершить «перезагрузку» в отношениях двух стран. Это переросло в политику всей администрации, и какое-то время она даже работала. Были проведены переговоры по новому соглашению о контроле над вооружениями. Дмитрий Медведев, сменивший Путина на посту президента в начале 2008 года, посетил Кремниевую долину. Россия вступила во Всемирную торговую организацию. Была создана так называемая «северная распределительная сеть» для снабжения войск НАТО в Афганистане. Существование альтернативного маршрута дало США некоторую свободу действий в отношениях с Пакистаном, а когда тот вскоре после убийства бен Ладена закрыл маршрут снабжения в Афганистан, НАТО стала переправлять все через Россию.

Но вскоре отношения с Россией резко ухудшились. Более либеральное правление Медведева породило среди некоторых россиян надежду на то, что страна станет более открытой; но когда в 2011 году Медведев объявил, что должен уступить пост президента Путину, возникло чувство глубокого разочарования. Три месяца спустя в результате ряда вопиющих фальсификаций на выборах в Госдуму это разочарование вылилось в крупнейшие со времен СССР протесты. Хиллари Клинтон, служившая тогда госсекретарем, выразила одобрение протестам и «серьезную озабоченность» по поводу нарушений в ходе выборов. Ее комментарии укрепили Кремль в убеждении, что Соединенные Штаты имеют какое-то отношение к демонстрациям. Макфол, прибывший в Россию в качестве посла в разгар волны протестов, еще больше обострил ситуацию, встретившись с лидерами оппозиции. Он так и не заслужил прощения российских властей, которые продолжали при любом возможном случае изводить его семью, а к нему лично относились как к иностранному шпиону.

С тех пор отношения становились только напряженнее. Пол Стронски, эксперт по России, работающий в СНБ с 2012 года, заявил следующее: «Меня привлекли для второй части перезагрузки, но получил я Магнитского, Сноудена и Украину». Здесь имеется ввиду закон Магнитского, который налагает санкции на лиц, имеющих отношение к нарушениям прав человека и коррупции, а появился он после смерти в тюрьме российского аудитора Сергея Магнитского, который был арестован после раскрытия масштабной коррупционной схемы. Также речь идет об Эдварде Сноудене, объявившемся в Москве после организации наиболее значительной утечки американских правительственных документов со времен «документов Пентагона». Ну и Украина.

Катастрофа на Украине назревала два десятилетия. Ее правительство, как и любое другое на постсоветском пространстве, было коррумпировано и неэффективно; страна не производила ни нефти, ни газа, которые могли бы послужить ей финансовой подушкой, и была разделена на пророссийскую восточную и проевропейскую западную части. В довершение всех несчастий именно в Севастополе располагался российский Черноморский флот, долгосрочная аренда которого в периоды напряженности имела тенденцию становиться предметом политических игр.

Эдвард Сноуден во время выступления по видеосвязи на конференции Американского союза гражданских свобод (ACLU)

Летом 2013 года, когда Москва все еще пребывала в шоке от появления Сноудена, российские чиновники начали возмущаться по поводу «соглашения об ассоциации», которое Украина собиралась подписать с Евросоюзом. Для россиян предлагаемое соглашение означало отказ от собственного драгоценного таможенного союза, Евразийского экономического Союза, а также конкретный шаг к европейской интеграции страны, с которой она имела глубокие многовековые связи. А европейская интеграция, как полагали россияне, подразумевает в итоге членство в НАТО: враждебные войска на российской границе и прекращение базирования Черноморского флота.

Макфол, все еще находившийся в Москве, был одним из тех, к кому россияне с этими жалобами и обратились. По его собственному мнению, он отнесся к их страхам с пренебрежением. Прежде всего, говорил он, подписание или неподписание Украиной чего бы то ни было Россию касаться не должно. И во-вторых, он полагал, что россиянам не стóило так себя накручивать. «Мы говорим о соглашении об ассоциации, — сказал он мне. — Речь идет о расширении ЕС к 2040, а то и 2050 году. Спросите, к примеру, турок об их соглашении об ассоциации». (Турция подписала аналогичное соглашение с ЕС в 1963 году, но членом до сих пор не стала.) Это не более чем клочок бумаги. Но россияне, похоже, так не думали. Как, оказалось, и украинцы. А когда президент Украины Виктор Янукович под сильным давлением со стороны России разорвал соглашение с европейцами, люди вышли на улицы.

Украина была украинской, а не российской проблемой, и поэтому бремя борьбы с растущим кризисом легло на плечи нового посла Джеффри Пайетта и нового помощника госсекретаря по вопросам Европы и Евразии Виктории Нуланд.

Виктория, дочь хирурга и биоэтика Йельского университета Шервина Нуланда, влюбилась в русскую культуру в возрасте 12 лет, посмотрев спектакль «Три сестры», изучала русскую историю и политику в Брауновском колледже, работала в советском детском лагере, а затем — в семье посольского служащего в Москве. Затем, жаждая приключений и общения с настоящими россиянами, она отправилась в (семимесячное) плаванье на борту советского рыболовецкого судна. Этот опыт открыл для нее новые горизонты в сфере плановой экономики: 25 дней экипаж пил и играл в карты, а затем пять дней трудился для достижения месячных целей. Она также говорит, что научилась после 10 рюмок водки вернуться в каюту и подпереть дверь стулом. Напившись, члены экипажа начинали представлять опасность.

На дипломатическую службу она поступила в 1984 году. На протяжении своей долгой и насыщенной событиями карьеры она была свидетелем защиты российского Белого дома во время попытки решительного переворота против Михаила Горбачева; служила главой аппарата Тэлботта во время хаоса 90-х; работала заместителем советника по вопросам национальной безопасности при Дике Чейни после 11-го сентября, но «до того, как Чейни превратился в Чейни», как она выразилась; а также занимала пост пресс-секретаря Госдепартамента при Хиллари Клинтон. В сменявших друг друга администрациях она слыла сторонницей жесткой политики в отношении России, но когда я спросил ее, ненавидит ли она эту страну, Нуланд тут же оговорилась о различиях между симпатичными ей «русской культурой и русским народом» и неприятными советскими чертами, что прослеживаются в возглавляемой Путиным стране. «Я сожалею о том, как несколько московских правительств подряд — как советских, так и российских — третировали собственный народ, обирали его, ограничивали его выбор и при этом делали из нас врагов, чтобы маскировать собственные ошибки», — говорит Нуланд. Подобная убежденность в отношении правительств, которых — по крайней мере, в одном случае — больше нет, дает ключ к пониманию ее способности к многолетнему эффективному отстаиванию своей точки зрения в нескольких американских администрациях.

В декабре 2013 года, всего через несколько недель после протестов в центре Киева, Нуланд отправилась в Москву, а затем в Киев, чтобы попытаться разрядить охвативший правительство Януковича кризис. Она мало преуспела в переговорах с Кремлем, где считали, что Януковичу нужно просто очистить улицы от протестующих. В первую же ночь в Киеве ее разбудили, сообщив, что их окружил вызванный для сдерживания протестов ОМОН. Для поднятия боевого духа находившиеся в смертельной опасности демонстранты отчаянно пели патриотические песни. Нуланд связалась по телефону с Вашингтоном и добилась опубликования от имени госсекретаря Джона Керри заявления, в котором выражалось «отвращение» к действиям в отношении мирных протестующих. «После этого, — говорит Нуланд, — пение стало громче»; демонстранты на площади размахивали своими телефонами, «показывая заявление Керри на украинском и русском языках». Отряды ОМОНа отступили.

На следующее утро Нуланд предстояла встреча с Януковичем. Но сначала она хотела посетить лагерь протестующих, который за две недели своего существования разросся с точки зрения как размеров, так и морального авторитета. «По славянской традиции мне хотелось привезти что-то с собой», — говорит Нуланд. Она вооружилась большим пластиковым пакетом с лакомствами и вместе с Пайеттом раздала их протестующим, в результате чего появился один из знаковых образов украинского кризиса, немедленно распространенный кремлевскими СМИ: могущественный чиновник (не известный политик вроде сенатора Джона Маккейна или госсекретаря Джона Керри, а представитель якобы более нейтральной американской бюрократии) помогает революционерам в центре Киева. (Нуланд подчеркивает, что ОМОНовцев они тоже угощали.) Два месяца спустя, когда правительство Януковича было уже на последнем издыхании, в массы просочился знаменитый комментарий Нуланд «[Бранное слово] ЕС», ставший для многих россиян и европейцев символом американского высокомерия.

Через несколько недель Янукович бежал из страны, а российские войска аннексировали Крым. Вместе с Фридом, который занял недавно учрежденную должность координатора по санкциям в Госдепартаменте, Нуланд стала разрабатывать жесткие санкции против ближайшего окружения Путина, лиц, причастных к вторжению на Украину, а также крупных российских компаний и банков. Фрид сказал мне, что один высокопоставленный чиновник Госдепартамента считает это довольно забавным. Он сказал Фриду: «Русские вообще понимают, что теперь ими смогут заниматься оба самых убежденных сторонника жесткой линии во всем американском правительстве?»

Вооруженные люди на въезде в аэропорт «Бельбек» рядом с Севастополем, 2014 год

Русские, должно быть, прекрасно все поняли. По данным американских спецслужб, спустя два года после вступления санкций в силу, россияне начали «скармливать» «Викиликс» письма, украденные с серверов Национального комитета Демократической партии, и помогать с их распространением.

Майкл Киммэдж — тихий профессор американской интеллектуальной истории, интересующийся Россией и специализирующийся на эпохе холодной войны. В 2014 году под влиянием того, что его жена сочла кризисом среднего возраста, он покинул научные круги ради двухлетней стажировки в отделе политического планирования Госдепартамента США. «Я воображал, что появлюсь там, и какая-нибудь из моих служебных записок изменит ход истории, — вспоминает Киммэдж. — А придя туда, обнаружил, что так не бывает. Больше всего происходящее напомнило мне роман Стендаля». Грандиозно, но при этом до смешного банально. «Когда у вас появляется блестящая идея, нужно пойти и узнать, не посещала ли она кого-то прежде. На это уходит некоторое время. А потом выясняется, что идея действительно уже воплощается и к тому же не работает».

Тем не менее, Киммэдж счел подобный опыт поучительным и уходил с осознанием того, что многие действия американского правительства имели глубокие, иногда невидимые идеологические первопричины. Окончательная, казалось бы, победа либеральной демократии в Европе в 1989 году породила две мощных тенденции в американском интернационалистском внешнеполитическом мышлении, считает Киммэдж: одна радикальная, другая умеренная. Радикальная тенденция, связанная с неоконсерваторами, требовала всеобщей демократизации, если нужно — принудительной. Эта тенденция была (в основном) дискредитирована в Ираке. А другая тенденция, направленная на распространение демократии американского типа в Евразии как можно дальше на восток, никогда дискредитирована не была. В Вашингтоне она стала без пяти минут общепринятым мнением и распространяется, как предполагает Киммэдж, определенным типом молодых людей — преимущественно выпускниками Йельского или Джорджтаунского университетов, — «который верит (быть может, по определению) в добродетель американской власти».

И все же в сообществе экспертов по вопросам России существует небольшое противоборствующее движение. Это новое поколение весьма скептически относится к миссионерским порывам, которые так долго характеризовали американский курс в отношению России. Среди них Оликер и Киммэдж, а также военный аналитик Майкл Кофман и Семюэл Чарап из РЭНД, чья недавняя книга «Проиграют все» о событиях, приведших к войне на Украине, совместного авторства с политологом Гарварда Тимоти Колтоном, по неделям разбирает то, как в 2012 и 2013 годах американские, европейские и российские политики толкали Украину к выбору, при котором в выигрыше остается только одна сторона, что привело в конечном счете к падению правительства и расчленению государства. Есть и другие, но некоторые из них предпочитают сохранять анонимность.

Несмотря на некоторые различия в политике, все они добиваются менее шовинистического подхода к российской политике. Им противны американские неудачи. «Я считаю, что последние 17 лет непрерывной войны — это ненормально и отвратительно, — написал один из них в адресованном мне электронном письме. — Это реальное отражение того, в какое положение наше политическое сообщество загнало свою страну». Они всеми способами противятся суровому климату вашингтонских представлений, где любая статья может обернуться гневом очередного сенатора. Они выступали против отправки оружия в Украину, называя это ненужной эскалацией войны марионеток: «Мы только что проиграли непрямую войну в Сирии! — стенал Кофман. — С чего вдруг на Украине должно быть лучше?», а теперь обеспокоены нынешней шумихой вокруг вероятного российского вторжения в Прибалтику. Кофман сравнил американские опасения по этому поводу с не менее надуманными опасениями России в отношении прихода Америки в Белоруссию. «Не знаю как вы, — сказал он, — а я никогда не слышал, чтобы в Вашингтоне говорили: „Ух ты, Белоруссия, какая замечательная недвижимость! Стоит прибрать ее к рукам". А русских, в свою очередь, поражают наши мысли о захвате ими Прибалтики. Для них это нечто на грани фантастики. Они же не безумцы, чтобы и правда отправиться в Прибалтику, которая им и даром не нужна, и бросить вызов крупнейшему в мире военному альянсу».

К преувеличению данной угрозы существует также сильный бюрократический стимул. «Кто-то считает, что это дало новую неотложную задачу тем сотрудникам Пентагона, кто раньше занимался вопросами подавления сопротивления антиправительственных вооруженных формирований в таких неприятных местах как провинция Гильменд» в Афганистане, — заявил один скептически настроенный эксперт по России. — Сидеть в Прибалтике, Польше и Германии гораздо приятнее, чистый кайф."

Кофман заявляет о пользе некоторых форм обычных средств сдерживания на восточном фланге НАТО, но переживает, что они могут превратиться в то, что теоретики в области международных отношений окрестили «дилеммой безопасности», когда предпринимаемые с целью повышения безопасности действия заставляют противника чувствовать угрозу, он принимает меры ради повышения собственной безопасности, и так далее, пока не разразится война. «Вы должны быть очень осторожны с выбором местоположения дислокации сил, — заявил Кофман. — Нельзя нагромождать подразделения в 20 минутах от Санкт-Петербурга. Имейте в виду: Россия является крупнейшей евроазиатской державой и способна разместить в России больше сухопутных войск, чем вы в Прибалтике, поскольку вы там не живете. Здесь нет никакой жесткой конкуренции».

Эти молодые эксперты по делам России глубоко разочарованы нынешним политическим и медийным вниманием к России, даже несмотря на то, что знают о его причинах.

«Я демократ, — заявил на условиях анонимности один из экспертов. — А Россия способствовала как поражению госсекретаря Клинтон, так и нашей нынешней национальной трагедии. Мне трудно не думать об этом. Но демократы видят в этом благоприятную политическую возможность. И разговор перешел в политическое русло. Они не хотят знать, что на самом деле происходит и что нам делать. С помощью этого аспекта они хотят победить Трампа».

Оликер из Центра стратегических и международных исследований делает аналогичное заявление: «Раньше вы могли объяснять людям что-то долго и подробно, а они говорили: „О, как интересно. Вы так хорошо это объяснили, теперь я понимаю русских намного лучше". Разумеется, — добавила она, —ничего из этого они не делали, поскольку Россия была как минимум вторичной проблемой и никого не интересовала. А теперь интересует всех».

Чарап из РЭНД говорит, что установившийся после выборов политический климат сделал работу с Россией невозможной даже по тем вопросам, что могут оказаться на руку обеим сторонам. «Когда США и Россия работают вместе, они могут достичь большего, чем две любые другие страны. Единственная причина, по которой мы смогли убить бен Ладена, — это создание северной распределительной сети! Это сделал Макфол, причем многие говорили ему: „Почему мы ведем переговоры с этими людьми? Они никогда не станут придерживаться взятых в рамках соглашений обязательств". Даже мне однажды сказали: „Мы не хотим гоняться за Россией", как будто мы о свиданиях говорим».

Разница между этими специалистами по делам России и большинством других заключается в анализе скорее американской, нежели российской ситуации. По словам Оликер, Соединенные Штаты должны сосредоточиться на «разрешении проблемы упадка гегемонии». Существенные международные обязательства Америки необходимо постепенно сокращать, причем делать это медленно и с умом. Те суммы, что тратятся на вооруженные силы США, необходимо привести в соответствие с историческими нормами и переоценить с учетом фактических потребностей страны в области обороны. Основным средством взаимодействия Америки с миром должна стать дипломатия (дешевая и эффективная), а не военная мощь (дорогая, смертоносная и контрпродуктивная). А пока, отмечает Оликер, администрации Трампа поступает во многом прямо противоположным образом.

Что касается России, то с этой угрозой нужно бороться, а не преувеличивать. «Мы должны говорить с ними, — считает Оликер. — Если не станем, дела пойдут намного хуже. Да, они вмешались в наши выборы. Да, они вторглись на Украину. Но мы ведь ведем диалог со странами, которые совершают плохие деяния постоянно. Нам необходимо говорить с ними и понимать, что они не считают себя злом. Не так давно я давала показания на Капитолийском холме и сказала вот что: „Русские думают, что действуют с точки зрения защиты". А сенаторы отвечали: „Но мы не раз объясняли им, что не представляем угрозы". Вы что, серьезно?»

С ней согласен и Цвэк, отставной бригадный генерал, который некогда ждал прорыва Советов через Фульдский коридор, а теперь преподает в Университете национальной обороны. «За исключением реальных боевых действий необходимо искать точки соприкосновения, — заявляет он. — Некоторые говорят, что с русскими дела идут не как со всеми. Но ведь это обычное дело! Русские — единственные на планете, кто, пребывая в плохом расположении духа, способен смести нас с этой планеты. Кризис может не произойти ни в Прибалтике, ни из-за Сирии — он может произойти в Охотском море. Там военные атрибуты есть и у них, и у нас есть, и у японцев. Достаточно всего одного инцидента, который может показаться кому-то одержимому постоянными угрозами преднамеренным действием».

Чарап в этом плане наиболее лаконичен: «Существует довольно высокий порог для ухудшения российско-американских отношений. Вроде ядерного Армагеддона. Вероятность низка, а последствия будут масштабны».

При Трампе отношения с Россией ознаменовались кое-какими беспрецедентными поворотами: ни один другой президент не вступал в должность, находясь под подозрением в подверженности шантажу со стороны Кремля. Также ни один другой предвыборный штаб не проверяли на предмет сговора с Россией с целью подрыва американских выборов. Но в других отношениях президентство Трампа идеально вписывается в модель, определенную давним экспертом по России и профессором Джорджтаунского университета Анджелой Стент: попытка наладить отношения с Россией сменяется погружением в куда более глубокий кризис.

Владимир Путин и Дональд Трамп на форуме АТЭС

В течение прошлого года главным российским специалистом администрации была британка Фиона Хилл, историк и аналитик с гарвардским образованием. Будучи давним сотрудником Брукингского института, президентом которого после ухода администрации Клинтона стал Строуб Тэлботт, Хилл является автором книги «Господин Путин», глубокой и не полностью критической биографии российского президента. В этой книге Хилл и ее соавтор Клиффорд Гэдди выступают за то, что другой историк назвал «стратегической эмпатией», в попытке увидеть ситуацию с точки зрения противника — в данном случае Путина. Более воинственно настроенные эксперты по России вроде Фрида всегда выступали против подобного. Однако степень влияния Хилл на текущую политику неясна. В одной статье «Вашингтон Пост» рассказывалось, что однажды президент накричал на нее, приняв за сотрудницу административного персонала; в другой ее назвали человеком, руководившим недавней высылкой российского дипломатического персонала в ответ на отравление нервно-паралитическим агентом бывшего российского шпиона Сергея Скрипаля и его дочери в Англии.

В любом случае, пространства для маневра нет. Фрид достиг пенсионного возраста и покинул Госдепартамент за несколько недель до прихода к власти Трампа, а Нуланд ушла в отставку за день до его инаугурации. «Я просто не смогла выйти на работу в день инаугурации и полностью поменять позицию в отношении НАТО, России, Германии, Брексита», — сказала она. Но их наследие продолжает жить. Летом (отчасти в ответ на расследование возможного сговора участников предвыборной кампании Трампа с Россией) Конгресс подавляющим большинством проголосовал за лишение президента полномочий по снятию с России санкций Фрида и Нуланд. На данный момент отменить их может только Конгресс. По словам одного эксперта по делам России, законопроект Конгресса придает американо-российскому противостоянию «организационный» характер. «Президент напоминает капитана, в руках которого находится ни к чему не присоединенное рулевое колесо», — отметил эксперт.

В начале марта я решил поговорить о политике в отношении России с высокопоставленным чиновником нынешней администрации, который не имел полномочий говорить с прессой, а потому пожелал остаться неназванным. Инстаграм-блогера белоруску Настю Рыбку только-только арестовали в Таиланде, но чиновник, к моему огорчению, о ней даже не слышал; он предпочел сосредоточиться на произнесенной Путиным речи, в которой тот объявил, что Россия создала суперракеты, способные преодолеть американскую ПВО. «Он дает нам понять, что мы его не слушаем, — сказал чиновник о Путине и предупредил о переломном этапе в отношениях Америки с Россией. — Непродуманное законодательство о санкциях — это не дело. Мы не можем наказывать всех, не обмозговав последствия. Сейчас понимание россиянами угрозы заставляет их размышлять о необходимости упреждающих, превентивных и весьма агрессивных действий, дабы заставить нас отступить или ограничить нашу способность к согласованным усилиям для оказания сопротивления, — продолжил чиновник. — И если мы не соберемся и не попытаемся с этим справиться, то не сможем изменить траекторию развития наших отношений». Слово «траектория» стало особенно резонансным на волне представленного Путиным видео о ракетах.

Интервью закончилось, и я вернулся на улицы столицы. В результате сильного ветра по всему восточному побережью отключилось электричество и были запрещены авиаперелеты. Закрылись школы, многие коммерческие организации и департаменты федерального правительства — столица выглядела пустынно. Я не был уверен в своем восприятии встречи с чиновником администрации. Его осведомленность и компетентность сомнений не вызывали, но с точки зрения американо-российских отношений этого было мало. В разговоре со мной чиновник подчеркнул, что его решение о службе в администрации было обусловлено желанием предотвратить кризис: «Если горит ваш дом, вы идете его тушить». Но нынешний пожар будет гореть еще очень долго. Среди экспертов по России некоторые бывшие «голуби» стали «ястребами», а те, кто был ими изначально, чувствуют подтверждение своей правоты. Есть еще старающаяся держаться в тени кучка диссидентов. Я спросил одного из них, чувствует ли он себя одиноким. «Мне действительно одиноко, — сказал он. — Но я не один. Просто нам стóит говорить чуть тише».

Одним из первых специалистов по России, подготовленных правительством Соединенных Штатов еще в 1920-х годах, был Джордж Кеннан. Правительство оплатило ему уроки русского языка в Берлине, а затем отправило в Ригу, столицу новой независимой Латвии, где он смешался с русскими эмигрантами и изучал экономические отчеты Советского Союза. Когда в 1930-х США и СССР окончательно установили дипломатические отношения, он помог учредить посольство в Москве, а в послевоенное время одним из первых четко сформулировал характер советской угрозы. Также он не хотел, чтобы его родная страна впадала в панику. «Многое зависит, — предостерегал он в своей знаменитой «длинной телеграмме» 1946 года, — «от здоровья и энергии нашего собственного общества».

В наше время это общество выглядит больным. А отсутствие подробностей в российском вопросе — принятие России в качестве нового старого супостата Америки — лучше всего воспринимать как симптом этой болезни. И хотя обе стороны щерятся из-за России, политики и эксперты, похоже, отрицают как допущенные в прошлом ошибки, так и возможность извлечь из них урок. Многие эксперты в области внешней политики стремятся вернуться к существовавшему при Обаме статусу-кво, будто дела в американской внешней политике шли хорошо с момента окончания холодной войны и до вечера 8-го ноября 2016 года. «Я отдал бы все, чтобы вернуть тот мир», — заявил специалист по российским делам, критиковавший старую интервенционистскую систему воззрений. Вероятность возвращения того мира все же существует, но разве идея была не в том, чтобы его изменить?

Смотрите также: