Регистрация
Популярное
Ваши политические взгляды
Правые
Левые
Центристские
Другое



Март 2024 (106)
Февраль 2024 (172)
Январь 2024 (161)
Декабрь 2023 (183)
Ноябрь 2023 (180)
Октябрь 2023 (222)


0

В плену у оккупантов

категория: Новости, Политика » В плену у оккупантовдата: 31-07-2016, 23:15

В плену у оккупантов
В плену у оккупантов


Украинский плен, через который прошли многие жители ЛНР и ДНР, стал настоящим адом, горечь которого они будут нести до конца дней

В плену у оккупантов. Часть I: Светлана

Вопреки риторике про «Едыну Краину», с первых дней вторжения в Донбасс украинские военные повели себя как подлинные оккупанты, всеми своими действиями показывая, что пришли на эту землю только для того, чтобы грабить и убивать. Притчей во языцех стала отправка домой награбленного в домах местных жителей: микроволновки, плазменные панели, стиральные машины и даже кованые решетки от ворот. История вторжения в луганский Новопсков началась с избиения всего мужского населения прикладами, а после — многочисленных фактов насилия над женщинами…

Мы расскажем три истории о людях Донбасса, прошедших через украинский плен. И истории — не самые страшные, поскольку тех, кто прошел через самое страшное, уже нет с нами. Но даже то, через что пришлось пройти им, воочию показывает, до какой степени озверения, жестокости и предельного цинизма могут дойти представители народа, возомнившего себя пупом земли, по отношению к своим вчерашним согражданам, просто захотевшим жить самостоятельно и по собственным правилам.

Светлана Коноплева, уроженка ныне оккупированного ВСУ города Счастье, работала обычным фельдшером в детском саду. События «Русской весны» не оставили ее равнодушной, и с момента появления палаточного лагеря «антимайдана» она стала ездить туда, а с образованием Луганской Народной Республики стала депутатом республиканского Народного Совета от родного города. Вошла в депутатскую Комиссию по здравоохранению, которая, как могла, помогала местным больницам. С каждым днем делать это было все труднее, кольцо блокады вокруг Луганска сжималось, ежедневные обстрелы украинской армии методично разрушали город, убивали и калечили людей, столица провозглашенной республики осталась без электричества, водоснабжения, связи.

В плену у оккупантов

Светлана Коноплева. Фото: Алексей Топоров
Жуткая ситуация сложилась в местной областной больнице. Стоял август, жара. В помещении местного морга трупы разлагались и текли, ежедневно прибывающие новые складывали на улице, потому что под крышу войти уже было просто невозможно, да и мест не оставалось — всего скопилось 89 тел. К тому времени в больнице умерли от ранений двое бойцов луганской комендатуры, один местный — уроженец села Белоскеливатое, второй — российский доброволец из Архангельска. Похоронить их в Луганске не было возможности, все кладбища и похоронные процессии в городе обстреливаются украинскими снайперами. Было решено похоронить ребят в Белоскеливатом. Светлана со всеми необходимыми документами сопровождает ребят в последний путь. И прямиком натыкается на прорвавшуюся из луганского аэропорта, для того чтобы замкнуть кольцо вокруг города, колонну «Айдара».

«Я поначалу не поняла, в чем дело, сопровождающая нас машина остановилась, я вышла и увидела наших ребят, лежащих на асфальте, и боевиков с повязками из желтого скотча, избивающих их ногами. Прямо на нас смотрело дуло танка. Ко мне подошли и грубо, на повышенных тонах стали спрашивать, кто я. После ребят закидали в фургон, а мне завязали руки, глаза и посадили на сиденье. Умерших, как потом объясняли "айдаровцы", они выкинули в лесопосадке. Я потом пыталась найти их, похоронить по-человечески, нашла наши гробы, но в них были захоронены совсем другие люди, в униформе "Айдара"».

Пленных свезли в магазин только что занятого украинской армией поселка Новосветловка. Там на полу лежали 25–30 мужчин, избитых, без штанов, многие кричали от боли, потому их руки были стянуты до предела — фирменный стиль поведения укровоенных и спецслужб по отношению к пленным и задержанным. Вскоре начался обстрел, и Светлану вытолкали на улицу со словами: «Иди, ищи свои же пули».

«Я на тот момент, видимо, никакого интереса для них не представляла, они надеялись, что погибну при обстреле. Тогда им хорошо досталось, было много контуженных, раненых. Мертвых они увозили сразу, поэтому я не знаю, сколько у них погибло человек. Я вернулась в магазин, потому что банально не знала, куда идти. Вся территория возле него была наводнена вооруженными людьми, стояли БТР. Мне сказали: "Иди сюда" — и затолкали обратно. Тут я вижу: мимо идет девушка в платочке, ее схватили и потащили к нам, снова начался обстрел, потом в суматохе я попыталась ее вытолкнуть, но она как-то спала с лица… Выяснилось, что у нее осколком было пробито легкое. Я обратилась к врачу, который лечил своих раненых, сказала, что медик. Тот дал мне бинты и шприц-тюбик, я ее уколола, потом пострадавшую увезли вместе со всеми ранеными. А врач сказал своим, чтобы не трогали меня, потому что я тоже врач. Они, конечно, постоянно угрожали мне, даже камнями в меня швырялись, но я, в отличие от пленных мужчин, не была стеснена в свободе передвижений, и меня не избивали: тех регулярно выводили во двор и били чем придется».

Из постоянно обстреливаемой Новосветловки пленных повезли в занятый ВСУ Луганский аэропорт. Буквально набили ими обшитый изнутри пенопластом фургон машины, в которой Светлана везла тела ополченцев, прорезали в борту три дырки — чтобы не задохнулись. Этот способ перевозки она запомнила навсегда. Когда людей выволокли наружу, они еле дышали, пол фургона был буквально залит человеческим потом. С завязанными глазами их притащили в какое-то помещение, усадили в круг и начали избивать. Требовали, чтобы пели гимн Украины, «размовляли тильки державную мовую». После Светлану оттащили в какой-то тесный маленький бокс, где она не могла ни сидеть, ни стоять — только лежать, повязку с глаз, естественно, не сняли. Сколько суток пролежала в таком положении, она не помнит. Впервые за несколько дней принесли поесть, она отказалось, ей сказали, что тогда будут снова бить мужчин. Так и накормили.

«Несколько раз меня выводили на улицу. Поднимают, я сознание теряю, — вспоминает Светлана. — Говорили, что те, кто начали восстание на юго-востоке — убийцы, а мы предали Украину и я как здравомыслящая женщина должна одуматься и перейти на их сторону. Рассказывали, что уже взяли Луганск, что бывший тогда главой ЛНР Валерий Болотов бежал. И тут я услышала, как начал работать их "Град". Я тогда засмеялась и говорю им: "Что же вы, если взяли город, стреляете по нему? Значит, все еще не так плохо и вы боитесь чего-то!". Сразу началась наша "ответка", и меня потащили обратно».

Лутугино и Победа

Из постоянно обстреливаемого ополченцами аэропорта украинцы перевезли пленных в расположенный неподалеку от Луганска контролируемый ими городок Лутугино и разместили в цехах местного завода. С глаз Светланы впервые за несколько дней сняли повязку. В тот день укрооккупанты потерпели серьезное поражение от ополчения, поэтому, как водится, пьяные и разъяренные, они влетели в помещение и начали избивать находящихся там людей. Били всем, что попадалось под руку, включая приклады автоматов, но женщину «пощадили» — ей досталось исключительно армейскими берцами.

«Один из них, я уж не рискну его "спасителем" назвать, крикнул им, что я — баба, потому бить меня не нужно, он поговорит со мной. Разговор же получился следующий: "Сейчас я позвоню своей маме, и если она скажет тебя расстрелять, то я тебя расстреляю". И знаете, я была согласна с ним, уж лучше расстрел, чем регулярные издевательства. И вот он звонит своей маме в Чернигов, где-то в двенадцать часов ночи, и говорит, что они поймали "сепарку", которую он хочет расстрелять, и дает мне телефон, чтобы я пообщалась с ней. Я сразу спросила у нее: "У вас есть еще дети?" — та ответила, что есть еще один сын. Тогда я ей сказала ей, что этот, может, уже не вернется, пусть она бережет хотя бы второго. Она сразу заволновалась, спросила, что у нас происходит, я ответила: "Здесь их просто убивают, они пришли к нам, а мы не хотим, чтобы они здесь были, сегодня погибло очень много его однополчан. И если они будут нас убивать дальше, то они отсюда живыми не уйдут, мы их также будем убивать в ответ, пока это все не прекратится". Она начала рыдать и кричать своему сыну в трубку: "Синку, не стріляй в жінку, не бери гріх на душу, їдь до дому". В итоге закончилось все тем, что он принес нам много сухпайков, кинул и сказал: "Нам они уже не нужны, пацаны наши погибли, а вы — жрите". Там были консервы, какие-то галеты, много нормальной еды, которой мы не видели много дней. Мне единственной развязали руки, передо мной сажали по двое человек из наших на лавку, и я кормила каждого».

Дни украинского владычества в Лутугино заканчивались, потому пленных на военном вертолете переправили в село Победа Новойдарского района (оккупированная украинской армией территория ЛНР), где стояла крупная часть ВСУ.

«Наша численность менялась постоянно, — рассказывает Коноплева. — Я не уверена, что все, кто был в новосветловском магазине, в луганском аэропорту и Лутугино, остались живы. На территории Победы нас кинули в большую глиняную яму, куда постоянно приносили избитых, уносили избитых… Наше количество постоянно менялось от 12 до 18 человек, до этого мы не знали друг друга, в итоге остался постоянный костяк, где-то человек 12. Четверо были из Краснодона, трое из-под Ровеньков, кроме меня, из Счастья еще один человек был, один из Луганска и еще двое россиян — один с Урала, доброволец, которого нарядили в где-то «отжатый» ими российский камуфляж, и ему за это доставалось больше всего, а второй из Санкт-Петербурга, тот вообще приехал на могилу нашего святого Филиппа Луганского, чтобы освятить на ней икону и пройти с ней вокруг города, чтобы закончилась война…».

Любимым развлечением украинских военных было заставлять пленных петь гимн Украины и учить украинскую конституцию. Учить хотели не все, за что им серьезно доставалось, особенно россиянам, но, вчитавшись, узники ямы поняли, что в тексте гимна, как это ни парадоксально, говорится именно о смерти этой страны, посему петь его совсем не зазорно.

«Они позвали командира и хотели нас выстроить, чтобы мы перед их строем спели гимн на День независимости Украины, у них самих так не получалось. А мы начали смеяться и говорим: "Дорогие товарищи, если вы сами свой гимн спеть не можете, а вам его пленные поют, ну какие же вы тогда украинцы?". Их это задело, они отстали от нас и по крайней мере стали меньше нас избивать».

Так прошел первый месяц плена Светланы. Ей впервые с момента пленения дали помыться. Холодной водой с обычным мылом. Развлечения ради выводили на псевдорасстрел, клацая пустым затвором у виска, пытались изнасиловать, но безуспешно. После чего переселили в офицерскую палатку, чтобы защитить от собственных же неадекватов. Мужчины остались в яме.

Осенью до этого военного подразделения дотянулись снаряды ополченцев. Нескольких попаданий хватило, чтобы командование бросило своих подчиненных и сбежало. Светлану пытались погрузить в грузовик с многочисленными ранеными, но она отказалась, сказала, что никуда не вернется без ребят, что были в яме. Вернулась за ними, но там уже никого не было. Села на первый БТР ВСУ.

«И вот все те, что стояли на Майдане, что угрожали меня зарезать ночью, почувствовав опасность, резко поменялись. Они все стали просто людьми, понимали, что их жизни на волоске висят, а ради чего? И пока мы ехали с ними, нормально разговаривали, сошлись в едином мнении, что такого быть не должно. Я говорила им: "Где ваши командиры? Вас предали, бросили, езжайте уже домой"».

В плену у оккупантов

Фото: Dmitry Lovetsky/ AP/ТАСС
Старобельск — Изюм — Харьков — Изюм — Сватово

Далее был Старобельск, неудачная попытка обмена (в последний момент что-то сорвалось), предложение как экс-депутату стать мэром оккупированного Счастья, от чего она отказалась, переезд в мощную военную базу ВСУ у Краматорска (оккупированная территория ДНР), где приставленные ее охранять «герои майдана» грозились вырезать на ее коже тюльпаны. Переезд в Славянск, где у нее берут интервью журналисты украинского ТВ, суть которого состояла в том, что ее не избивали на базе в Краматорске. Светлана по факту была вынуждена согласиться: далее угроз дело не дошло. После чего ее повезли в Изюм, где держали пристегнутую наручниками дней десять, с пакетом на голове. Ее обменом занималась украинская певица, депутат и кума Порошенко Оксана Белозир. Но по прибытии на место начинается очередной обстрел…

Коноплеву снова увозят в Изюм. И забывают о том, что человек нуждается в еде. У нее начинаются боли в желудке, она кричит, теряет сознание.

«За все это время я похудела где-то на 20 килограммов. Наверное, в соседних камерах этой тюрьмы, куда меня привезли, думали, что меня избивают, так я кричала. Но там действительно избивали людей. Ко мне заходили высокие мужики, одетые во все черное, с нунчаками в руках. Я этих нунчаков, теперь, наверное, всю жизнь бояться буду. Они так заходят, стучат ими по стенке, и говорят: "Нет, не сюда". Потом слышно, как заходят в соседние камеры, и там люди начинают кричать. Слышно было, как их били по костям! Кто-то очень просил: "Не бейте по руке, у меня там ранение!". Раз слышу — кто-то так сильно и отчаянно кричит, долго, а потом раз — и затих. Или его увезли потом куда-то, или убили просто. Больше этого голоса я не слышала».

Из Изюма Светлану Коноплеву повезли в Сватово (оккупированная часть ЛНР), оттуда в Счастье, и наконец состоялся обмен. В плену она пробыла с 13 августа по 7 ноября 2014 года и никогда не забудет тех дней.

Ее родной город Счастье сейчас занят украинскими войсками. Парламент Луганской Народной Республики — Народный Совет — за пять дней до ее возвращения был переизбран. Сейчас она живет в здании бывшего суда. Работает охранником неработающего патронного завода, получает минимальное пособие в 2400 рублей ежемесячно. И не сдается. В рамках республиканского проекта «Не забудем, не простим» занимается составлением списков погибших ополченцев, чтобы смерть защитников Донбасса не превратилась в обычную холодную статистику человеческих потерь, выраженную в цифрах, чтобы их семьи не остались без помощи строящегося государства. Кстати, согласно не сухой статистике, а предположениям Светланы на сегодняшний день в украинских тюрьмах содержатся более пяти сотен пленных уроженцев Луганщины.


В плену у оккупантов


Обмен пленными. Фото: Сергей Аверин/РИА Новости
В плену у оккупантов. Часть II: Александр Николаевич

Александру Николаевичу Черному, можно сказать, повезло: в плену его избивала и угрожала убить теперь уже историческая личность — герой Украины, депутат Верховной рады, по наводке которой были убиты российские тележурналисты Артем Волошин и Игорь Корнелюк, до недавних пор «икона» украинских политиканов и российских либералов, помилованная лично Владимиром Путиным — Надежда «Пуля» Савченко.

Никто не хотел войны

До начала войны житель села Бахмутовка Новоайдарского района тогда еще Луганской области работал электриком, но независимая ни от кого Украина закрыла большинство промышленных предприятий на Луганщине, поэтому нашему герою пришлось плотно заняться строительством и собственным огородиком — плодородный чернозем Донбасса кормил исправно и щедро. Ну а когда в 1992 году в крае начало возрождаться донское казачество, уроженец казачьего края приписался к нему.

— У меня прадед был приписан к станице Луганской, прошел и японскую, и империалистическую войны, — рассказывает Александр Николаевич. — Деды — один в Великую Отечественную пропал без вести, другой через пять лет после ее окончания умер от ран. А по сути, мы — работяги, привыкли все на себе тянуть, семьи кормить, тяжело было, конечно, часть сидела без работы, но мы всегда помогали друг другу, никогда ни у кого ничего не просили.

Когда начался Майдан, казаки Луганщины сразу же поняли, что что-то пошло не так. Хотя бы потому, что наряду с проклятиями режиму на украинских телеканалах все чаще стали говорить о том, что «вслед за Киевом приедем и затопчем Донбасс, поскольку там живут одни бандиты, которых вынуждена кормить вся страна». В областной столице Луганске начались провокации украинских националистов, дело дошло до стрельбы по активистам Антимайдана, после чего казаки объединились в дружину и стали помогать тогда еще милиции охранять здания областной и городской администраций. «Правосеки» в то время активно анонсировали свой «поезд дружбы» по маршруту Львов — Луганск с бейсбольными битами и «коктейлями Молотова» в подарок, но, узнав, что их готовы встречать с распростертыми объятьями, сошли в Дебальцево, так и не рискнув сунуться в столицу непокорного края организованной бандой.

Тем временем Луганск жил митинговыми страстями. По словам Черного, никто тогда не думал об отделении от Украины, и тем более о войне. Депутатам облсовета митингующие передали воззвание к Верховной раде, где просто требовали большей самостоятельности для края. Этот документ, по его мнению, до «адресата» не дошел.

— Мы не хотели в Европу, — вспоминает те дни Александр Николаевич. — Зачем нам Европа, если мы у себя порядок навести не можем? Кому мы там нужны? Здесь многие тоже кричали: «Хотим Россию!» Я им старался объяснить: «Ребята, и в России мы не сильно нужны. Нам самим надо здесь порядок навести. Сделаем — люди начнут нам доверять, тогда можно будет куда-то двигаться, а пока у нас только воровство кругом, большинство народа нищает, а единицы богатеют. Раз уже вышли, давайте доведем начатое дело до конца».

Ситуация накалилась до предела, когда девять казаков из Стаханова были похищены неизвестными в балаклавах. Очень скоро от негласно симпатизировавших Антимайдану сотрудников СБУ пришла информация: похищенные — в Луганске, в здании спецслужбы. Вместе с ними без предъявления обвинений были похищены и другие русские активисты. Этого было достаточно для того, чтобы завести и без того «раскачанных» людей: многотысячное шествие направилось прямиком к зданию луганской СБУ вызволять своих. Закончилось все успешным штурмом, с которого, собственно, и началась активная фаза «русской весны» в Донбассе…

Александр Николаевич вспоминает, что даже после этого оставалась возможность разрешить конфликт мирным путем. Восставшие в подавляющем большинстве были не вооружены, он сам захватил с собой лишь небольшой топорик, скорее для собственной безопасности. Тем временем Украина уже начала направлять на Луганщину войска, местные жители пытались их останавливать голыми руками и с помощью импровизированных баррикад. Потоки крови, словно границы окончательно разделившие ВСУ и луганчан, еще не пролились.

— Мы старались договариваться по-мирному, — вспоминает Черный. — Помню, подошла 95-я аэромобильная бригада. Замкомандира части у них тогда был Валера, фамилии уже не помню. Он сразу сказал: «Ребята, мы вас понимаем и в население стрелять не хотим. Но и вы соблюдайте одно условие — оставайтесь безоружными. Потому что если у вас будет оружие, то нам волей-неволей придется вас нейтрализовать, мы получим приказ стрелять на поражение». Естественно, никто из нас обострять ситуацию не хотел, даже чисто из прагматических соображений: их было гораздо больше, все они спецы в своем направлении, прошедшие Югославию и Ирак…

Однако первые агрессивные провокации начались именно со стороны украинской армии уже в день референдума о независимости Луганщины — 11 мая. Раскрывали их случайно. Например, Черному с группой по стечению обстоятельств удалось узнать, что в окрестности ныне оккупированного ВСУ Старобельска направлено два армейских кунга (крытые грузовики), причем сидящие в них военнослужащие имеют явно недобрые намерения.

— Позвонил наш человек, из местных, — рассказывает Александр Николаевич. — Они как раз у него дорогу спросили, а он так возьми и наивно поинтересуйся: «А что там?» Те же без обиняков ответили, что едут «сепаров за ж… брать, чтобы референдум не проводили». Он им, естественно, показал, только дальний окружной путь, и по-быстрому сообщил нам.

В плену у оккупантов

Александр Черный. Фото: Алексей Топоров
К тому времени у казаков уже имелось стрелковое оружие, немного — семь автоматов с одним магазином к каждому, полученных в Антраците от атамана Николая Козицина. Встречать «гостей» выехали на четырех легковых машинах и одном микроавтобусе, которыми и преградили путь армейским кунгам. Высыпавшие из машин бойцы заняли круговую оборону, но казакам помогло то, что пришельцы абсолютно не знали особенностей местности.

— Мы обошли их по кустам, там еще вдоль дорог сделаны водосливные трубы, ну мы, значит, через них прямо с тыла к ним заходим, я щелкаю затвором и говорю: «Руки вверх!» И они мгновенно побросали оружие. Оказались обыкновенными связистами: бойцы во главе с полковником. Мы сразу в Луганск позвонили, там велели отпустить военных. Мы, в свою очередь, поинтересовались, что, может, хотя бы разоружить их, но там сказали, чтобы отпускали так, поскольку «провокации не нужны». Ну мы, значит, созвонились и с этим их замкомандира, отпускаем группу, а один возьми да и в спину нам стрельни... Я тогда стреляю в воздух, и они сразу же бросают автоматы. Говорю: ну вас же просили по-нормальному, отпустили, так и езжайте с Богом. В итоге заставили их сесть в один кунг, а в другой сложили их оружие, таким образом до блокпоста и сопроводили.

Засада

После референдума Александр Николаевич и его соратники в основном стояли на блокпостах. Оружия у них по-прежнему толком не было — всего несколько автоматов, в то время как вооруженная до зубов украинская армия уже прочно обосновалась на северо-западных территориях Луганщины. В двадцатых числах мая 2014-го его казаков почему-то снимают с блокпоста на въезде в город-спутник Луганска — Счастье (находится в 24 км от столицы ЛНР и номинально входит в городскую агломерацию) — и переводят на позиции за городом. Именно тогда у Черного возникает мысль: городок планируют сдать, что в принципе впоследствии и случилось (он и по сей день находится под контролем ВСУ). После отряд переводят на блокпост у села Трехизбенка, где их встречают, как небожителей, поскольку у тамошних активистов никакого оружия для защиты родного населенного пункта не было в принципе (ныне село занято ВСУ и является плацдармом для обстрелов соседнего населенного пункта Пришиб, контролируемого ЛНР).

В двадцатых же числах до казаков дошла информация о том, что, несмотря на проведенный 11 мая референдум, во многих населенных пунктах только-только провозглашенной ЛНР уже готовятся к выборам президента Украины, назначенным на 25 мая. Ополченцы только лишний раз подивились эдакой детской непосредственности своих земляков и решили проехаться по ближайшим селам и провести «воспитательную работу». Получили добро от Луганска, откуда им пообещали поддержку, которая присоединится к ним на белой «Газели». Надо отметить, что на тот момент затея была довольно опасной: украинские войска приблизились к Трехизбенке практически вплотную. Тем не менее казаки объехали несколько сел, где попросту изымали бюллетени с избирательных участков, причем не пришлось даже прибегать к лекциям о важности политического момента и насилию: местные избавлялись от них чуть ли не с равнодушием, по принципу с глаз долой — из сердца вон. В одном из поселков эту операцию умудрились провернуть практически перед носом у вооруженного противника, заехав туда объездным путем.

Однако на выезде из райцентра Новоайдар одна из машин группы начала глохнуть, было решено дотянуть до ближайшего села и бросить ее там, чтобы забрать потом при первой же возможности.

— Двигались со скоростью 50–60 километров в час, — вспоминает Черный. — На выезде из Новоайдара место такое есть: заправка бензиновая, заправка газовая, магазин, кафе. Видим, люди в камуфляже стоят, а что за форма, кто уж там разберет, тогда все ходили так — у кого что было. Когда заприметили белую «Газель», то сразу же решили, что она та самая, из Луганска. Тогда наши ребята и начали выходить, здороваться, махать руками остальным, мол, наши это… И тут из этой «Газели» выскочили люди в балаклавах и открыли по нам прицельный огонь. Я только ногу из машины высунул, как у меня пулей оторвало каблук, я было схватился за автомат, но тут разбилось стекло, и меня ударили прикладом по голове — пришел в себя уже на асфальте. Чувствую, что у меня на подбородке шрам, словно второй рот, видимо, со всей дури меня об асфальт швырнули. Очнулся именно от боли, потому что начали крутить руки, сняли обувь и стали бить прикладом по пяткам. И все время стрельба. Я захотел поднять голову, чтобы осмотреться, но мне сразу по ней с ноги — раз! Потом и вовсе мешки на головы надели, лежишь, ничего не понимаешь, раздаются крики какие-то, стрельба не прекращается. Потом уже я узнал, что задерживавшие нас «укропы» попутно расстреляли две машины с гражданскими, приняв их, видимо, за соратников, спешивших нам на подмогу. Это видео с подбитыми автомобилями в 2014-м много по социальным сетям ходило, а потом его начали удалять… Да еще и между собой они перестрелялись, так как нас одновременно брали и «Альфа» (спецподразделение СБУ по борьбе с терроризмом. — РП), и батальон «Айдар» (добровольческий батальон, составленный преимущественно из радикальных украинских националистов. — РП).

Уже в ходе следствия Александру Николаевичу показали фотографии автомобилей их группы, буквально изрешеченных «в дырочку».

— И ведь никто же не погиб! Был только один раненный в голову. Господь уберег всех, иначе и не скажешь. Кстати, нас было 12, а стало 14 — еще двух мужичков к нам подкинули просто «за компанию» — на свою беду рядом оказались.

Летчица Надя

С места пленных везли также довольно оригинальным способом: остановили обычный рейсовый автобус, выкинули оттуда пассажиров, а пойманных затащили в салон, забив ногами под кресла. Да еще всю дорогу охаживали то ногами, то прикладами. Повезли в печально известное Половинкино, где на территории колбасного цеха «айдаровцы» устроили что-то наподобие импровизированного концентрационного лагеря.

«Из автобуса всех повыкидывали, кто как упал, растянули на асфальте, стали по карманам шарить, вытягивать то, что до этого не успели достать, — вспоминает Черный. — Увидели наши казачьи удостоверения, обрадовались: "А, москали!". И давай по нам прыгать. И Савченко эта, "Пуля" там была, визжала как резаная: "Расстрелять их! На органы пойдут! Они не нужны!". Явно неадекватная какая-то. С ней еще какая-то баба была, помельче, разговаривали с явным "бандеровским" акцентом. Так вот, когда эти тетки крикнули: "Ты приехал сюда, чтобы забрать нашу землю! " — то меня, несмотря на состояние, просто прорвало: "Какая ваша земля?! Это моя земля, я тут родился и в нескольких километрах отсюда живу (на тот момент я, конечно, не знал точно, где мы находимся, но предполагал, что где-то в окрестностях Новойдара). Вам мало земли? Езжайте в свое Закарпатье!". Вторая тетка орет: "Закрой рот! Ви мого дида вбилы!". А ей: "А вы моих двоих! Ни одного живым не застал! ". Ну тогда эта вторая подходит и прыгает мне на спину раза три, я потом сознание потерял. Хорошо, что не Савченко, если бы прыгнула та всей массой, то точно бы мне хребет поломала».

Потом Александра Николаевича, по его словам, куда-то тащили. По дороге ударили головой обо что-то твердое.

«Судя звуку, я на железные ворота налетел. Руки у меня были перетянуты и уже давно ничего не чувствовали, но щекой я ощутил горячий, нагретый на солнце металл. Слышу щелчки автоматных затворов и крик: "Отставить! Я кому сказал!". Думаю, мне и всем остальным повезло из-за того, что старшим нашей группы был батюшка из села Новогородка, мы там в свое время всем казачеством деревянный храм закладывали, а во время всех этих событий он возглавил нас. Так вот, какие-то люди, держа путь в соседнее с Половинкино село, видели, как нас "принимали", и батюшку узнали, о чем сообщили тамошним священникам. А те уже приехали к этому колбасному цеху, чтобы справиться о его судьбе».

После этого к пленным стали относиться помягче: сняли мешки с голов, проверили документы, после этого усадили, что удивительно, а не швырнули в автобус и повезли в Старобельск, где загрузили в вертолет. И снова пленные находились в замечательной компании будущего героя Украины и нардепа Нади Савченко.

«Она сразу заявила: "Я бы их поскидывала, хай подохнут. Сейчас, когда поднимемся, поскидываю", — вспоминает Черный. — А ей кто-то грубо так ответил, я не видел кто, поскольку мне снова мешок на голову надели: "Иди на свое место и не командуй, а то сейчас тебя саму скинем". Вертолет доставил нас в Изюм. Понадевали нам наручники, врезали металлические браслеты по самые кости. Потом рывком поднимают, толкают меня, я не вижу ничего, падаю, мне кричат: "Поднимайся, иди!". Руки стянуты за спиной, их не чувствуешь давно, поэтому приземляешься на землю всем, чем придется, тебя выдергивают за них, и ты их снова чувствуешь от резкой боли… Посадили нас в бронированные машины и снова куда-то повезли, колотили всю дорогу. Потом вели куда-то, толкают-толкают-толкают. Ничего толком не видим, спросить не можем — губы, скулы отбиты. Поставили: "Стоять!". А ноги-то уже не стоят. Попробовал на колени присесть — ударом подняли. Думаю лбом опереться, но сразу окрик: "От стены!". Долго стояли. Потом сняли с голов мешки: "Головы не поворачивать!". Едва повернешь, сразу же прилетает — кулаком либо дубиной милицейской».

По словам Черного, путь избиений и унижений длился примерно три дня. Только после этого пленным застегнули наручники не за спиной и позволили по одному сходить в туалет, где они наконец-то умылись, смыли кровь и грязь. Даже хлоргексидин принесли. И наконец-то покормили — принесли две большие пивные кружки, кипяток и две пачки быстрорастворимой лапши. На второй день порции увеличили. Даже сводили в душ, правда, с холодной водой.

Тюремные уроки

«Стали нас по одному в кабинет заводить, — рассказывает Александр Николаевич. — Мешки с голов сняли, смотрим, здание цивильное, евроремонт везде. Человек в кабинете интересуется у меня: "Чего это ты босиком ходишь?". Отвечаю, мол, а как мне еще ходить, если ваши же меня и разули? Он сразу интересуется: "А кто это — наши?". Я-то почем знаю? Даже не в курсе, где нахожусь сейчас. Он, значит, глазами так кивает, и я вижу календарик на стене: СБУ Харьков. А он шепчет: "Только я тебе ничего не говорил, ты сам заметил". После спокойно так расспросил об обстоятельствах нашего задержания. А в девять вечера нас уже повезли на суд, чтобы на два месяца закрыть в СИЗО на законных основаниях, по статье "Терроризм", и только в одиннадцать вечера он состоялся. Специально привезли так поздно, чтобы народ не видел. Всей нашей группе выдали резиновые тапки. И все равно вид у нас был еще тот — все в синяках, одежда порвана, в крови. Судьи аж испугались.

После в СИЗО отправили на медосвидетельствование. "Жалобы есть?" — интересуются. "Есть, — отвечаю. — Голова гудит, толком не вижу ничего, искорки в глазах". В заключении пишут: здоров. Везут на ЭКГ. Женщина-врач говорит: "Что вы издеваетесь? Снимите с них наручники!". Те ни в какую, мол, меряйте так. Она им: "Мне нельзя металлы соединять". Короче, пристегнули меня к кушетке и сделали все, что нужно. Нас в СИЗО брать не хотели, говорили: зачем нам такие вонючие и побитые, с какого поля боя вы их привезли? Но в итоге приняли все-таки и раскидали по разным камерам».

Харьковское СИЗО относится к так называемым «красным» тюрьмам, где все управляется местной администрацией. И она при желании может сломать осужденного руками уголовников. В первые дни луганчане почувствовали совсем не радушный прием со стороны тамошних сидельцев, но оказались тертыми калачами, сумели поставить себя. Все закончилось тем, что криминальные авторитеты дали остальным уголовникам указание не трогать «сепаров».

Тюремный прессинг объяснялся еще и тем, что харьковские следователи никак не могли подвести группу захваченных активистов под нужную статью. Например, никак не удавалось доказать, что те использовали огнестрельное оружие: во-первых, казаки в ходе инцидента не успели сделать не единого выстрела, во-вторых, их автоматы сразу же присвоили себе «айдаровцы» и наставили на них собственных отпечатков. Следователи пытались заставить луганчан признаться в том, что в ходе отъема избирательных бюллетеней те угрожали членам избирательных комиссий, избивали их, грабили, стреляли по населению у избирательных участков. Всю эту ерунду, несмотря на моральное и физическое давление, пленники подписывать отказывались.

В плену у оккупантов

Ожоги, полученные в плену. Фото: Геннадий Дубовой/РИА Новости
«Говоришь им, что не было такого, они отвечают, что найдут свидетелей, — вспоминает Черный. — Надевают на голову мешок, куда-то ведут, по дороге бьют, а потом стреляют. Шум в ушах утих, и понимаешь, что попало не по тебе… В первый раз страшно было, второй — уже не так».

Тогда следователи выбрали иную тактику: говорили, что знают, где живет семья узника — она как раз к тому времени оказалась на оккупированной территории. Украинские спецслужбы наведывались в дом Александра Николаевича с обысками, где, естественно, не нашли ничего криминального и крамольного.

«Они и провокаторов в камеры подсылали, и сами провокации устраивали, — рассказывает казак. — Например, везут нас куда-то, потом останавливаются, говорят, мол, ребята, хотите покурить? Мы отвечаем, что у нас нет ни сигарет, ни денег. А они отстегивают нас от лавочек, говорят, что пока сбегают в магазин, а вы, мол, тут посидите, отдохните. Один еще специально спрашивает у другого так, чтобы нам слышно было: "Может, прикроем дверь машины?", а тот ему отвечает: "Да ладно, пусть подышат". И дальше ждут нашей реакции. Если дернешься, то могут пристрелить при попытке к бегству либо поймать и навесить дополнительную статью. Но мы, естественно, уже были ученые и на такие провокации не велись».

В конце концов следователь напрямую заявил Черному, что если тот не желает сотрудничать, то его поместят в такую камеру, откуда он сам попросится назад. После чего Александра Николаевича отправили к приговоренным к пожизненным срокам, ожидавшим пересмотра своих дел. То есть к убийцам. Те тоже оказались «заряженными», особенно украинским телевидением. Но на их «наезды» он сумел ответить «по понятиям»: «Вот вы говорите, что эта власть несправедливо осудила вас, она неправа, а вы невиновны. Тогда почему вы защищаете ее, да еще от меня, которые против этой власти встал? Выходит, по всем раскладам прав я, а не вы».

Единственная проблемой, действительно отравлявшей Александру Николаевичу жизнь в тюрьме, были сильные боли в отбитых «айдаровцами» конечностях.

«Месяц спал в позе эмбриона, — вспоминает он. — Начинаю разгибать ноги — больно, сгибаю — тоже. Они же специально били по коленям и суставам, а воспаленный сустав очень долго болит. Даже ложку ко рту было невозможно поднести. К счастью, в камере оказался один харьковский армянин, тоже активист Антимайдана, участвовавший в штурме городской администрации. В прошлом спортсмен, он показал мне комплекс упражнений: приседания, отжимания. Поначалу было больно, но с каждым разом боль была все глуше. Благодаря его курсу у меня за четыре месяца практически все зажило, но и по сей день бывает, что нет-нет, а то либо спину резко схватит, либо еще где-то. Наверное, укропы что-то повредили мне, но я точно не знаю, поскольку к врачам не обращался. Когда вернулся, тут все лежало в разрухе. У нас тут люди без ног и без рук воюют, а я по докторам бегать стану…».

Жизнь после плена

Обменяли Александра Николаевича Черного приблизительно за неделю до начала предполагаемого процесса над ним по статье «Терроризм». Из СИЗО выпустили с весьма занятной формулировкой: «Ввиду невозможности проведения следственного эксперимента и сбора улик в связи с проведением АТО дело приостанавливается». Еще и взяли расписку, что по прибытии на место постоянного проживания он в течение трех дней встанет на учет в украинских органах внутренних дел.

Обмен произошел под Донецком, в окрестностях печально знаменитого аэропорта. После того как луганчан посадили в «деэнэровский» автобус, украинцы на прощание открыли по нему огонь из минометов, к счастью, не попали.

Дорога в родное село Бахмутовка, находящееся под украинской оккупацией, Александру Николаевичу была заказана. Он приехал в Луганск. Поначалу вчерашние пленные жили в отеле, но недолго, поскольку его администрация начала тяготиться присутствием гостей, которые ни за что не платили. Чтобы решить вопрос с жильем, они стали обивать пороги чиновничьих администраций республики, и им предложили переехать в общежитие — неотапливаемое здание с выбитыми окнами…

«Поболтавшись так без толку, я решил обратиться к атаману, — вспоминает Черный. — Тот сообщил, что наши хлопцы сейчас стоят на передке, под Кировском. Ну я и пошел служить туда. Перестреливались с укропами, ловили их диверсионно-разведывательные группы, потом были бои под Дебальцево и Чернухино, в которых я принимал участие. А затем всех нас объявили "незаконными вооруженными формированиями" и начали разоружать. Оставался только один выход — переходить в Народную милицию, что я и сделал, перевелся в артиллерию».

К тому времени Александр Николаевич уже снял квартиру в Луганске и перевез в столицу ЛНР свою супругу.

После 9 мая 2015 года он почувствовал себя плохо: начались резкие боли в желудке, пропал аппетит. Обратился в больницу, его обследовали и поставили диагноз «панкреатит». Сказались месяцы, проведенные в Харьковском СИЗО, где кормили чем попало.

«Врачи сразу поинтересовались, каков у нас был рацион. Ну какой? Если есть передачки у тебя, у сокамерников — то еще более или менее. А в остальное же время была местная баланда».

Врачи прописали Черному строжайшую диету. Армейское же руководство сказало, как отрезало: подобной пищей обеспечить не можем. Александр Николаевич неделю пробыл в части, но когда начались знакомые симптомы, то сразу же написал рапорт об увольнении — здоровье дороже.

Сейчас он живет с супругой в Луганске, работая охранником, получает мизерную зарплату. Его, как многих из тех, кто начинал «Русскую весну», не зовут на официозные торжества, он не получает пособий и компенсаций за потерю дома, время, проведенное в украинском плену — власти ЛНР до сих пор не разродятся законом о статусе ополченца. Но «если завтра война», Черный готов вновь взять руки автомат, и воспоминания о месяцах, проведенных во вражеском плену, ему не помеха.

В плену у оккупантов


Фото: Игорь Маслов/РИА
В плену у оккупантов. Часть III: Иван

На голове у луганчанина Ивана Маслова много шрамов, но только один из них он получил до войны, еще в школе, когда мальчишки баловались, и ему неплохо так «прилетело» дверью. Все остальные — память об украинском плене, где парень успел побывать аж два раза, выжить и не потерять веру в себя и свое дело. Глядя на него, отчетливо понимаешь справедливость народной мудрости, вещающей о том, что «бывших десантников не бывает».

От митингов до войны

Да, в свое время Ваня служил срочную в 95-ой аэромобильной бригаде ВСУ — украинском аналоге российских подразделений ВДВ. А к началу Русской весны он работал охранником в продовольственном магазине «АТБ», от которого и получил свой одноименный позывной (сейчас на Донбассе магазинов с таким названием нет, в ЛНР их заменила республиканская сеть — «Народный», в ДНР — «Первый Республиканский»).

— Для меня все началось 22 февраля, когда позвонили друзья и сказали, что вечером в городе намечается движение, сказали быть готовым к пяти часам, — вспоминает Маслов. — Я тогда эту информацию, признаюсь честно, мимо ушей пропустил. Но они уже к четырем подлетели, говорят, бросай все, бегом на площадь! Я вызвал сменщика и вперед. Именно в тот день в Луганске впервые прозвучали выстрелы (местные бандиты, поддержавшие украинских националистов и представлявшие луганский филиал партии Кличко «Удар», братья Серпокрыловы, открыли огонь из карабинов «Сайга» по активистам Антимайдана, в результате чего пострадали двое человек. — РП). Помню, как мы, несмотря на прицельный огонь, бросились на противника, и я в том числе, но Харитонов остановил нас (избранный в ходе митингов «народным мэром Луганска» активист движения «Луганская гвардия» Александр Харитонов, впоследствии арестованный СБУ, затем обменянный, в нынешней ЛНР оказался на обочине политического процесса). Я потом всю ночь дежурил на улице. И с тех пор, как начинались какие-то события, я убегал туда, не раздумывая, к большому недовольству начальства. В итоге пришлось уволиться.

В памятный день, 6 апреля, Иван вместе с тысячами луганчан направился к зданию луганского СБУ и участвовал в том знаменательном штурме, с которого, по сути, и начались события Русской весны на Донбассе. В полпятого утра восставшие вскрыли местную оружейку и разобрали стволы. В ожидании возможного штурма заняли оборону и пробыли в здании спецслужбы до 1 мая. А после поехали на усиление ополченческого блокпоста у города-спутника Луганска — Счастье.

— Еще в СБУ сидели — выбирали название для своего подразделения, и кто-то из ребят предложил — 9 рота, — рассказывает Ваня. — Командиру — «Бате», понравилось, он же майор ВДВ. У нас в целом десантники собрались, ну еще были и ветераны Афганистана. А 1 мая, пока народ в Луганске по кабакам и дискотекам клубился, мы уже лежали на трассе — встречали вооруженную группу с той стороны, на тринадцати микроавтобусах. Но выяснилось, что она доехала только до Новоайдара, а дальше двигаться не стала.

Те самые микроавтобусы, которые готовилась встретить сводная группа луганских и счастьинских ополченцев, по всей видимости, везли боевиков националистического батальона «Айдар» — именно им очень скоро предстоит сыграть роковую роль в судьбе нашего героя.

Война, как хищник на мягких лапах, все ближе подкрадывалась к Маслову, заключая его в свои удушающие объятья. Так, 2 июня — в черный день для Луганска — он оказывается непосредственно напротив здания администрации, в тот самый момент, когда его атакует украинский штурмовик.

— Я стоял через сквер от администрации, возле кафе «Снежинка», когда произошла атака, — вспоминает Иван. — Пришел проведать друзей, охранявших здание. После сразу же побежал туда, узнать, что с ними. Поэтому трупы и раненых видел своими глазами… А в ночь на 5 июля на счастьинском блокпосту мы довольно странную хлебовозку задержали, ехала в комендантский час, якобы кондитерку с Северодонецка в Луганск везла. Едва мы начали разбираться, как я услышал хлопок и увидел, что мина легла рядом со стелой с надписью «Счастье». Так я впервые в своей жизни попал под минометный обстрел, противник выпустил по нам тогда около тридцати мин.

Для Луганщины эти события стали кровавым прологом не менее кровавой истории, которая продолжается и по сей день.

Ад в Половинкино

Это произошло в пятницу 13 июля 2014 года. Сам Иван — человек не суеверный, но в тот день, по его словам, у него какая-то «чуйка» была. Перед очередным дежурством на счастьинском блокпосту он в Луганске успел повидаться со свей родней, будто бы попрощался… В восемь вечера заступил, и тут им сообщили: «В вашу сторону идут «вертушки»!». Ополченцы, в том числе и Маслов, собственными глазами видевший атаку украинского штурмовика на вполне мирное административное здание, все же не верил, что противник решится использовать против них подобную военную технику. А зря: когда первый вертолет появился из-за горизонта и взял курс на них, они едва успели похватать автоматы и укрыться в «зеленке». Огонь «вертушки», к счастью, никого не убил, но запомнился надолго.

В плену у оккупантов

Иван Маслов. Фото: Алексей Топоров
А ближе к полуночи пришло сообщение о том, что на мосту за Счастьем идет ожесточенная стрельба. Командир Девятой роты «Батя» и Иван прыгают в легковушку, чтобы выяснить, что там происходит. На мосту они видят колонну гражданских машин, проезжают ее всю, и только когда автомобили остаются за ними, раздаются выстрелы.

— «Батя» сразу же бросился из машины со словами: «Ну, я вам сейчас!», он до последнего думал, что это были незнакомые ополченцы, и они крайне неудачно пошутили, — вспоминает «АТБ». — На него налетают и начинают очень жестко бить, я, в свою очередь, открываю огонь на поражение, мне простреливают ногу. Потом уже, один из «айдаровцев» рассказал мне, что они долго думали — открывать по нам огонь или нет, тех наших пацанов, что до этого на мосту стояли, они уже к нашему приезду кого поубивали, кого взяли в плен — живые и мертвые те на том же мосту лежали. А нас — «новеньких» — начали просто забивать прикладами, особенно усердствовал командир их контрразведки с позывным «Пятьдесят Пятый». Отрабатывали удары как по боксерским грушам, резвились, как хотели, мне раненную ногу угрожали топором отрубить. Потом какое-то движение пошло: это сын «Бати» Димка, полетел нас отбивать, его тоже «подбили», но раньше нас куда-то увезли.

Самого же Маслова и товарищей оставили лежать на мосту, пока украинским вооруженным формированиям не удалось взять счастьинский блокпост. По его мнению, штурм начался приблизительно в четыре утра, а завершился часам к семи.

— Оно и понятно: они пошли на него БТР-ами и БМП, а у нас ничего тяжелого не было, кроме «Утеса» (крупнокалиберный пулемет) и ручных гранатометов. В итоге пацаны отступили до пригорода Луганска, до поселка Металлист. После прорыва подходит к нам тип в балаклаве и довольный такой сообщает: «Все, взяли мы ваш блокпост, допрыгались вы». После чего нас покидали в уазик, и пока ехали, нас один черт все прикладом лупил со словами: «Це вам за генерала!». Насколько я понял — за Кульчицкого, которого под Славянском на вертолете сбили ополченцы. Короче, привезли нас на их базу в Половинкино, где нас уже целая орда встречала, набросились, как звери, начали лупить со словами: «Твари, вы попали в ад!». С меня сразу берцы сняли, из карманов все вытащили, сняли даже дешевенькие часы и колечко с пальца, затем с мешками на головах потащили по лестнице в какой-то подвал. Завели, и давай орать: «На колени, суки!». Мы вставать не стали, я упал, и «Батя» упал, они стали бить нас ногами. Потом закинули нас в помещение, руки очень больно затянули пластиковыми стяжками для проводов.

База батальона «Айдар» в селе Половинкино на Луганщине, превращенная нацистами в настоящий концлагерь, была организована в здании колбасного цеха. Ивана с командиром бросили в коптильню, прямо на голый пол, точнее, на перегоревшие опилки, золу. В туалет не выводили, естественные потребности они справляли там же, закапывая в золу. Не кормили совсем, в течение двух недель выдавая только пластиковый стакан с водой на двоих. По ночам они прижимались друг к другу, чтобы согреться, поскольку в темное время суток в их тюрьме царил адский холод. Через два дня пластиковые стяжки с рук сняли, но конечности отходили еще несколько дней.

— Подошел к нам черт один и говорит «Бате», мол, папа, мы сынка-то твоего взяли, — рассказывает «АТБ». — Он сразу на нервах, начинает спрашивать, мол, как, что, а тот отвечает, дескать, не бойся, он ранен. А через два дня, как нас привезли, начались жесткие допросы. Первым дернули «Батю», сверху нашей камеры была решетка, откуда колбаса в коптильню заходила, и было слышно, насколько жестко его избивали. Его и током пытали, и стреляли в него из травмата — дострелялись до того, что ему тоже ногу прострелили. Потом одна гадина мне говорит: «Ну, что, мразь десантная, продался за 3:50 сахара? (по всей видимости, цена продукта на тот момент в рублевом эквиваленте. — РП). А я ему отвечаю: «Я за сахар не продаюсь, я за Луганск стою». Он через решетку бычок кидает и говорит: «Ты будешь следующий».

В ходе допроса Ивана били тяжелыми полицейскими дубинками, пытали током — крепили провода к рукам и крутили динамо-машину, стреляли из пистолета над головой, клали раненую ногу на пенек и грозились отрубить.

— Я кричу ему, да рубай уже, а лучше застрели! Особенно любил измываться черт один с позывным «Мясник», здоровая туша такая. И одни и те же вопросы: «Где ваши «Грады»? Где чечены? Где русская армия? Где ваши танки?». Как ненормальные. А мне, действительно, ответить было нечего. На тот момент у нас не было ни «Градов», ни танков, никаких чеченов, а тем более русской армии я и в глаза не видел. Но объяснять им это было бесполезно, они там все как зомбированные. Пытают, два дня после этого мы отходим, потом снова тащат на допрос. И этот ад, который они нам сразу пообещали, продолжался первые две недели.

По прошествии двух недель узников наконец-то начали кормить — принесли им на двоих половину солдатского котелка с пшенным супом и краюху хлеба, которые голодные и измученные люди мигом прикончили. После этого им стали давать порции побольше и раздельно. Что позволило Маслову выжить, в отличие от «Бати», которого, как он считает, отравили.

— Это было как раз после того, как их комбата Мельниченко наши подстрелили в руку, — вспоминает Иван. – Видимо, кто-то из них так решил нашему командиру отомстить. В восемь утра мы позавтракали, после чего «Батю», как говорится, «накрыло». У него начались галлюцинации, а к двенадцати часам он умер. Я хотел, чтобы часовые ему хотя бы воды дали, но они — твари, на все отвечали односложно: «Молчать, скоты!». После того, как пощупав «батин» пульс, я понял, что он не жилец, то сразу начал орать и бить ногами в дверь. Прибежал народ, меня вывели головой вниз, чтобы я ничего не видел и перевели в соседнюю «камеру», где мальчишка из Беловодска (оккупированный ВСУ город ЛНР) сидел, его взяли за то, что слушал Zello-рацию. А тело еще два дня лежало, до тех пор пока начальник их контрразведки — «Пятьдесят пятый», лично не прибежал — убедился, только после этого он дар приказ «Батю» вынести, я лично слышал, как часовых рвало, поскольку труп уже начал разлагаться. Куда они его вывезли и где захоронили — мы не знаем до сих пор.

После этого инцидента ополченца опять повели на разговор по душам. Бить больше не были, тем более, что по признанию «АТБ», к тому моменту он уже был просто «мясом». Расспросили про обстоятельства смерти «Бати», поинтересовались, почему он, дававший присягу, пошел против Украины.

— А я уточнил, мол, присяга как звучит? «Защищать народ Украины». Так, вот, вы встали за нацистов, а я — за народ. После этого к нам уже приставили других охранников, адекватных, которые и сигареты давали, и в туалет водили, правда, по дороге до уборной на нас опять эта орда налетала и начинала избивать. И когда старших не было, эти черти спускались к нам, как в зверинец, особенно когда были пьяные, и начинали бить… Еще один из часовых попался, дед такой противный, сам из Алчевска (ЛНР), так тот на полном серьезе пытался нам в «поддувало», через которое нам просовывали еду, бросить гранату. И тут уж вариантов бы не было, никто б не спасся, но эти его телодвижения заметили другие караульные и вовремя его остановили.

Надежда на освобождение забрезжила после того, как в Половинкино приехал генерал-полковник украинской армии Владимир Рубан, занимавшийся непосредственно обменом военнопленных. Перед ним построили узников и он поинтересовался, хотят ли они быть обменянными.

— «Вы еще спрашиваете?», говорю я и показываю свою ногу, — вспоминает Ваня. – За все время плена мне только один раз часовой по имени Юрик помог вытащить пулю, а после дал зеленку. Рубан как увидел состояние ноги, так схватился за голову и сам обработал мою рану. Я, говорит, пацаны, лично за вас отвечаю.

И генерал, которого с полным правом можно назвать миротворцем, свое слово сдержал. Вскоре узников «айдаровского» концлагеря привезли в Луганск. После плена Ване было дико видеть свой город, находившийся в блокаде, под непрекращающимися обстрелами. Придя в себя, (говорит, что на нем все заживает как на собаке) он вместе со своей Девятой ротой принял участие в боях под Луганском, бился на Металлисте, Веселой Горе, участвовал в освобождении Хрящеватого. А потом их подразделение, что на этой войне случалось часто, разоружили как незаконное вооруженное формирование.

В плену у оккупантов


Обмен военнопленными. Фото: Darko Vojinovic / AP / ТАСС
ВСУ и «правосеки»

Идти в официальные вооруженные силы ЛНР — народную милицию с ее «уставщиной» — вольный ополченец не захотел. В рядах луганских «зеленых человечков» Ивану не хватало того духа братства, что с первых дней образования отличал Девятую роту. Поэтому он стал работать на гуманитарном фронте, сотрудничая с фондом российского музыканта и общественного деятеля Глеба Корнилова.

— Носило нас по всему Донбассу, где только не были, — вспоминает Маслов. — Но перед той поездкой в Широкино, не поверите, у меня было такое же дурное предчувствие, что и перед первым пленом. Вот и в Донецке у нас сломалась машина, но мы все-таки починились и поехали дальше. А потом сбились с дороги. Подъехали к блокпосту, там вроде наши стоят, поинтересовались нормальная ли дорога впереди, те ответили утвердительно. Потом пацаны увидели колонну, а рядом с ней мобильный блокпост, и ни флагов там, никаких других знаков опознавательных. Мы ехали на трех машинах, ребята из первой вышли поговорить, смотрим, вроде нормально общаются, а потом их резко кладут на землю. Мой боевой товарищ и лучший друг с позывным «Док» вылетает из автомобиля, передергивает затвор автомата, выдергивает чеку гранаты — и его сразу же прицельно «кладут». Подбегают к нам: «Лэжаты!». И начинают тупо бить. Досталось сильно. После потянули на расстрел, но в последний момент прилетел какой-то командир и говорит: «Не убивайте их!».

Пойманных ополченцев-гуманитарщиков повезли в часть (выяснилось, что они попали в плен к ВСУ), где швырнули на плац и там, на холодной апрельской земле они пролежали часов пять. При этом каждый, кто проходил мимо, бил их ногами по головам. После всех раскидали кого куда, Иван попал в подвал.

— Они, конечно, уроды моральные, вэсэушники эти, но нужно отдать должное — тело «Дока» они нашей стороне передали в целости и сохранности, — говорит «АТБ». — История с «Батей», останки которого похоронены непонятно где, не повторилась. Вернули в его же одежде, гранаты и автомат, конечно, забрали, но магазины к нему, плюс ключи от машины и содержимое карманов — все осталось при нем.

На следующее утро группу собрали, позаматывали скотчем глаза, затянули руки все теми же пластиковыми стяжками и куда-то повезли. Как впоследствии выяснилось — под Краматорск, на территорию профилактория, который заняли боевики «Правого Сектора». Где пленников вновь начали избивать.

— Меня посадили на стул, я мало что видел, поскольку глаза оставались замотаны, только левый глаз немного видел, что происходит, — вспоминает Иван. — Поначалу пинали по ногам. Потом свалили со стула и стали бить металлическими трубками. Когда же увидели, что у меня и так вся голова разбита, кто-то крикнул, мол, этого выкидывайте, давайте других. Получилось, что мне из-за головы досталось меньше, чем остальным, другим, например, заводили бензопилу и к телу приставляли, так давили психологически. Что хотели? Да, все то же, за год ничего не поменялось: «Где русские войска? Где чечены? Сколько вам платят? Сколько вы наших убили?». Потом поскидывали всех в подвал, меня пристегнули наручниками к батарее и оставили в таком полуподвешенном состоянии. Я говорю им, пристегните меня как-нибудь по-другому, я так спать не смогу. Они тогда положили меня животом на батарею. И тут я вижу цепь такую массивную, метра на два, говорю, вы лучше на цепь меня посадите, а то от ваших браслетов моим рукам скоро хана придет. А те отвечают: «Цепь еще заслужить нужно». Так я дней пять на батарее этой промучился. Потом попался среди них один более-менее адекватный, говорит мне: «Я наручники застегну несильно, поверх рукавов твоего джемпера, руки так и отойдут».

По прошествии недели гуманитарщиков вытащили из подвала и со словами: «Ну, все, суки, на расстрел вас везем» забросили в микроавтобус. И повезли.

Артемовское СИЗО и освобождение

К счастью, украинская сторона решила устроить гуманитарщикам Донбасса очередной сюрприз.

— Привезли нас куда-то и со словами: «Здравствуйте, вы находитесь в краматорском СБУ», сняли с голов мешки. Понаписали нам всяких официальных обвинений и к девяти вечера отправили на обследование в больницу. Там, наконец, обработали руки. А потом повезли в местный изолятор временного содержания. Менты, увидев нас, были в шоке: грязные, побитые. Они быстро-быстро оказали нам медицинскую помощь, покормили, дали помыться. В целом там ребята нормальные, это начальник у них — дебил, «ветеран АТО», а сами они — вполне адекватные, местные же в основном. Я потом когда на нары у них лег по-человечески, нормально, так и подумал: «Вот он — рай».

К 1 мая пленным судом определили меру пресечения — нахождение под стражей. После чего отправили в Артемовское СИЗО (оккупированная ВСУ территория ДНР), основной контингент которого — те же «сепаратисты», в большинстве своем гражданские, попавшие под каток репрессий исключительно за свои убеждения. Понятное дело, что те встретили прибывших как родных. Другое дело — персонал учреждения, который, может быть, и сочувствовал «политическим», но проявлять своего отношения к ним не мог, поскольку даже врачам местной больницы лечить «сепаров» запрещали.

— Один из часовых говорит мне, мол, сейчас одного вашего в камеру закинем, помогите ему как-нибудь, — вспоминает Маслов. — Ну, и заводят парня молодого, девятнадцатилетнего — Витька, того самого, о котором пресса много писала, ему правосеки указательные пальцы на обеих руках отрубили. Сидел у нас мужичок лет семидесяти, архитектор Семеныч, тот ему обезболивающее дал, потом мы его по очереди в туалет водили. Затем менты отвезли его на операцию, там ему удалили обрубки пальцев, а после довольно быстро обменяли.

Заключенные слышали звуки близких боев, тюремное радио сообщало, что каждый день армейские вертолеты садились и забирали погибших и раненых. В СИЗО гуманитарщики пробыли три месяца. К ним приставили бесплатных адвокатов, которые советовали им соглашаться со всеми надуманными обвинениями, в то время как не скрывавшие симпатий к ним донбасские зеки учили, как себя правильно вести: писать кассационные жалобы и апелляции.

Скорее всего, украинское правосудие все-таки довело бы дело до суда и высылки в лагерь, в какой-нибудь центральный или западный регион страны, где сидельцам-«сепаратистам» пришлось бы несладко, но в один прекрасный день их построили и сообщили о том, что готовят на обмен.

— Ура, сказали мы, — вновь переживает те ощущения Маслов. — На следующий день нас грузят, снова как собак, со стяжками на руках и мешками на головах. Привезли в Харьков, в то место, где сидят одни ополченцы. Переночевали там, а утром приехал никто иной, как сам Рубан. Я ему: «Здравствуйте, товарищ генерал!». Он поначалу не узнал, что и понятно: у «айдаровцев» я был весь грязный и побитый. Спрашивает: «Мы знакомы?». «Половинкино», — отвечаю. Он так удивился: «Ваня?». А потом с напускной такой строгостью говорит: «А с тобой я потом поговорю».

Генерал-миротворец в спешке вывез партии военнопленных из Харькова. А от Краматорска за их машиной началась погоня, СБУ не хотело отпускать ребят, по признанию самого Рубана, он еле довез их до Марьинки, но там уже уперся местный блокпост ВСУ. Ситуацию разрешил случай: кто-то крикнул укровоякам, что «сепары» наводят на них ПТУР-ы, и те быстро разбежались, а водитель автомобиля с пленными, воспользовавшись ситуацией, ударил по газам…

В Донецке ребят встречал Глеб Корнилов, они получили там свои первые медали от орловского филиала российского Союза ветеранов Афганистана и отправились домой.

По возвращении знакомые устроили Ивану полугодичный отдых в Абхазии, где он смог поправить здоровье: после плена и избиений один глаз у него практически перестал видеть. А после присоединился к луганскому казачеству, получив звание старшего вахмистра.

— Все, что выпало на мою долю, пережить можно, — считает Маслов. — Хуже смириться с потерей друзей и близких. «Бати». И «Дока». Я до лечения на Кавказе месяца на два ушел в запой, комнаты наши в расположении стояли рядом, и мимо комнаты «Дока» я спокойно пройти не мог. Все казалось, услышу: «Ванюха, заходи, давай, братик, чаю попьем».

По словам «АТБ», в украинских застенках томится множество ополченцев: в эсбэушных СИЗО Артемовска, Днепропетровка, Харькова, «тайных тюрьмах», подвалах Мариуполя. Однако ему и его друзьям в отличие от них повезло — в последнее время процесс обмена военнопленными прекратился. По многим причинам. С одной стороны, его откровенно саботирует украинская сторона, с другой — той же ЛНР менять своих людей откровенно не на кого, активных боевых действий республика не ведет, а на ее щедрые жесты, когда на волю десятками отпускались бойцы ВСУ, симметричного ответа противоположной стороны не последовало.

1
2
3
4
5






Смотрите также: 


Теги:

Другие новости по теме:

Уважаемый посетитель, Вы зашли на сайт как незарегистрированный пользователь.
Мы рекомендуем Вам зарегистрироваться либо войти на сайт под своим именем.
Информация
Посетители, находящиеся в группе Гости, не могут оставлять комментарии к данной публикации.