Рем Колхас: профессия архитектора не лишена юмора

Рем Колхас: профессия архитектора не лишена юмора Мало кто размышлял о городах так глубоко, как Рем Колхас, голландский архитектор, автор книг по архитектуре, профессор Гарвардской школы дизайна и глава архитектурного бюро Office of Metropolitan Architecture (OMA) в Роттердаме.

В своих книгах «Безумный Нью-Йорк» (Delirious New York) и «S, M, L, XL» он сформировал новое отношение к городской архитектуре.

Но Колхас, лауреат престижной Притцкеровской премии (2000), не просто теоретик: в числе его легендарных построек здание Центральной библиотеки Сиэтла и блистательное здание штаб-квартиры Центрального китайского телевидения (CCTV) в Пекине.

С нами Колхас обсуждает потрясающую трансформацию таких городов, как Пекин и Дубай, притягательность Берлина и утрату былого креативного импульса в нью-йоркской архитектуре.

– Как меняется природа городов?

– Во всем мире уже долгое время наблюдается огромный приток людей из сельской местности в города, и это уже привело к огромному росту городского строительства, особенно в Азии. Города становятся настолько вездесущими, что их уже нельзя определить как отдельные сущности с единым характером. Почти все они стали настолько большими, что распались на фрагменты. Почти в каждом новом городе есть части плотной застройки, относительно пустые части, малоэтажные части, многоэтажные части. Только в случае старых городов можно действительно говорить о неповторимом едином характере. Если же рассматривать Дубай или какой-нибудь из городов в дельте Жемчужной реки, то мы увидим, что там с гораздо большей свободой подошли к пониманию того, что собой представляет город.

Поэтому моя роль – это в некоторой степени роль посредника между старыми и новыми представлениями о природе города.

– Были ли новые города, такие как Шэньчжэнь, спроектированы на основе какой-либо конкретной модели?

– Нет. Проблема в том, что темпы урбанизации в Америке и в Европе стабилизировались в районе 1900-х годов, а в Азии она действительно резко начала расти, наверное, в 70-х годах. Если посмотреть все манифесты, написанные о градостроительстве европейцами, такими как Ле Корбюзье, мы увидим, что урбанизация практически заканчивается в 1930 году. Раньше, когда у нас происходила урбанизация, мы думали о городах, о том, какими они должны быть.

Затем, когда многие из этих новых городов уже строились, мы перестали думать. Это случилось в период безвременья, какого-то странного, промежуточного состояния. Попытки разрабатывать модели урбанизации сами по себе очень важны, потому что на данный момент город по умолчанию определяется западными стандартами: типичный небоскреб или типичный городской жилой дом, типичная заполняющая стена фасада, объединенные между собой типичным образом.

– Существует ли оптимальная плотность застройки города?

– Нет. В рамках сегодняшних условий город в целом не будет ни плотным, ни неплотным. Он будет обладать плотностью, но в определенных частях, в определенных местах. Поэтому меня так завораживает Шэньчжэнь, где самый большой перекресток находится в 400 метрах от рисового поля. Такое вы будете встречать везде. В этом ирония XXI века. Небоскреб сочетается с шалашом. Сейчас небоскребы есть везде, даже в пустыне.

– Создает ли это эстетические проблемы?

– Это можно рассматривать либо как эстетический кризис, либо как новую эстетическую среду. Я только что был в Дубае. И там есть один знаменитый небоскреб... Может быть, он абсурден. Может быть, он не соответствует требованиям устойчивого развития. Тем не менее я испытываю чувство восторга и благоговения из-за того, что он настолько выходит за пределы ординарного, и именно из-за того, что он не окружен ничем, что бы было на него хоть сколько-нибудь похоже. Он вызывает такое потрясающее ощущение значительности, что я не могу отрицать, что это очень впечатляющая работа.

– А что вы скажете о Берлине, где вы в 2003 году построили здание посольства Нидерландов?

– Это потрясающий город. Когда я учился в школе архитектуры, сама идея, что город может быть разделен на две части и вмещать две абсолютно разные политические системы, меня завораживала. Я изучал Берлинскую стену, которая была точкой соприкосновения между этими двумя системами, и ее две стороны представляли каждую из систем в чистейшем, почти пропагандистском виде. Красота Берлина в том, что он представляет собой сцену для множества весьма радикальных трансформаций и несет в себе следы этих трансформаций, причем очень поэтическим образом. В нем есть своя, ощутимая суть, и она всегда была. И это делает Берлин таким замечательным городом. И еще, честно говоря, тот факт, что в Берлине была бедная часть и богатая часть и что до сих пор можно ощущать это противопоставление и весь его центр не представляет собой сплошную зону роскоши, как Париж.

– Занимает ли Нью-Йорк особое место в вашем сердце?

– Да. Нью-Йорк был местом неимоверного взрыва творческой мысли. Но в последние 30 лет я наблюдал уже очень мало этого творчества в смысле изобретательности, критичности, требовательности. Настоящая проблема Нью-Йорка в том, что за эти 30 лет качество новых зданий стало невероятно низким; стало так мало нового, что сейчас город представляет собой некую агломерацию посредственности, которая почти что не дает возможности воспринять и понять изначально двигавший этим городом гений и изначально присутствовавшую изобретательность и находчивость в воплощении.

Очень интересный город Чикаго, потому, что он пережил пожар, был перестроен с участием специалистов по городскому планированию и архитекторов, и сейчас по нему приятно ходить, приятно его видеть.

Да, согласен, в Чикаго всегда планированием занимались, и, глядя на результаты, это можно заметить. Может быть, в Нью-Йорке это тоже есть, но красота и трагедия Нью-Йорка была в том, что первый шаг, первый жест был настолько безгранично гениальным и мощным, что все, что последовало за этим, не могло иметь такого же воздействия или влияния. В Чикаго о городе продолжали думать более креативным образом, возможно, потому, что там начало не было таким мощным. И результат заключается в том, что это очень впечатляющий, красивый город.

– К вам обращались с просьбой представить проект нового Центра международной торговли, но вы решили заняться проектированием здания штаб-квартиры CCTV в Пекине. Почему?

– Меня больше захватывала возможность попытаться вообразить, придумать Китай, попытаться принять участие в работе по радикальному обновлению, а не в работе по консолидации. Китай неимоверно интересен потому, что он как страна должен думать о том, что он будет собой представлять в будущем и что он хочет собой представлять. Что же касается самого здания – проекта для Центрального китайского телевидения (CCTV), меня привлекла возможность думать об этой компании из области СМИ, о том, что она представляет, какими могут быть ее взаимоотношения с обществом в целом, насколько она может быть открытой или закрытой. Словом, в этой работе есть целый ряд интересных вызовов, над которыми мне было полезно подумать. Также я думал, что здания Центра международной торговли были восхитительными. Они мне так нравились, что сама мысль попытаться вообразить что-то другое на их месте казалась невозможной.

– Как в современные города вписывается автомобиль?

– В некоторых городах автомобиль довольно успешно интегрирован в общую жизнь. Когда машины станут более экологичными, модель, используемая в этих городах, сохранится и будет воспроизводиться в других местах, потому что она дает гибкость, которую почти нельзя вообразить при использовании каких-либо других средств передвижения.

Но в существующих городах это гораздо более проблематично. Во многих европейских городах мы видим ослабленную систему общественного транспорта, ослабленную железнодорожную инфраструктуру и почти повсеместное использование машин. Многого из этого можно было бы избежать, если бы общественный сектор был расширен. Однако результат на сегодняшний день – кошмар отсутствия инициативы в общественном секторе.

– Вы однажды писали, что «глобализация астрономически увеличивает область возможного – и лучшего, и худшего». А что происходит с глобализацией сегодня?

– Несомненно, сейчас мы переживаем период спада энтузиазма по поводу глобализации. В условиях экономического кризиса это видно на любом уровне. Так что сложилась парадоксальная ситуация: мы живем в период глобализации, но каждая нация хочет быть еще больше самой собой. Это очень заметно в работе с клиентами. Такого раньше не было, а сейчас китайские проекты должны быть китайскими, арабские проекты – арабскими, голландские – голландскими. Интернационализм как позитивный момент утрачивается. Это также проявляется в отсутствии гостеприимства по отношению к иностранцам, посещающим страну, к иммигрантам.

– Ваш собственный подход необычно интернационален. Как на вас повлияло то, что, будучи голландцем, вы переехали в Индонезию, а потом вернулись в Роттердам?

– Я ходил в Индонезии в местную школу, так что я знал с раннего возраста, что значит быть среди людей, которые отличаются от тебя. Это дало мне возможность работать в разных ситуациях и контекстах, а также антропологический интерес к тому, как живут другие люди и что для них важно. Это очень сильно влияет на все, что мы делаем.

– Какие изменения происходят в сельских регионах, когда люди переезжают в город?

– Удивительно, насколько изменилась сельская местность! Я видел, как на альпийских лугах работают роботизированные тракторы. Няни из Таиланда присматривают за детьми людей, которые каждый год ездят пожить две недели в перестроенных сараях. Это по крайней мере настолько же радикально и, вероятно, настолько же искусственно, как то, что происходит в городе.

– В какой город вы больше всего любите ездить?

– На этот вопрос чрезвычайно трудно ответить. Я езжу в разные города по разным причинам. Я посмотрел ваш список, в нем нет ни одного города, который бы мне не нравился. Я люблю Рим. Я люблю Стамбул. Я люблю Дамаск: потрясающий город, и что больше всего потрясает – и, может быть, это касается всех этих городов в какой-то степени, – что все периоды истории там до сих пор присутствуют, как будто бы они все еще не закончились. Это богатство и разнообразие совершенно неотразимо. Но мне также нравятся и абсолютно новые города, такие как Шэньчжэнь и Дубай.

– Если бы вам нужно было все время жить в одном городе, какой бы вы выбрали?

– Одно время мне казалось, что Париж чудесно подходит для того, чтобы там осесть, но на самом деле я не знаю.

– Во всей вашей работе присутствует ощущение игры. Архитектура – это для вас вид игры и развлечения?

– Это очень хороший вопрос, потому что меня всегда удивляет, что никто не видит юмор и не замечает элемента игры в наших работах, потому что сама работа для меня – это огромное развлечение. Для меня парадоксально и грустно то, что профессия архитектора настолько лишена юмора, хотя это ведь критически важная часть мышления: ирония, сарказм – они необходимы, чтобы можно было рассматривать явления с самых разных сторон. И они очень важны для меня лично. Так что я рад, что вы задали этот вопрос, и очень рад, что вы это видите.

Виктор Дмитрук








Смотрите также: